— Шут гороховый! — донеслось из задних рядов.
Всеволод незаметно поднялся и включил свет. Антон Сорокин потушил свечку. Он успел дочитать свой манифест и с гордо поднятой головой проследовал к своему стулу.
Еще кто-то читал отрывок из поэмы. Собрание кончилось, и мы вышли на улицу. Всеволод познакомил меня с Сорокиным. Антон Семенович пригласил заходить к нему.
Когда мы остались вдвоем с Всеволодом, он рассказал мне о гибели писателя Новоселова, эсера, убитого белогвардейцами примерно месяц назад.
— Новоселов талантливейший писатель, — говорил Всеволод, — но я никак не пойму, зачем он стал членом Сибирского правительства, да еще министром внутренних дел. Скромный учитель, работал в сельской школе, крестьяне его любили и уважали. Горький в «Летописи» напечатал его блестящую повесть «Беловодье». Путь в литературу ему был открыт широкий. А он все это променял на политическую карьеру. Жалко его страшно, человек был отличный. Мы с ним дружили…
— Ну, а насчет шарманки — это, конечно, преувеличение?
— Почему?! Мне в жизни пришлось много испытать. Я и в балагане работал, факиром был, актером, пьесы за Шекспира сочинял. Жизнь наборщика в провинции тяжелая. Весна наступит — шило в карман и шагай на все четыре стороны. Придешь угол снимать, договоришься с хозяйкой, она спрашивает: «А вещи ваши где?» Воткнешь шило в стену, пиджак повесишь и объяснишь: «Вот и все мои вещи!» Зачастую тут же от ворот поворот: «Иди, иди, миленький! Нам не подходишь!» А потом я пустой чемодан завел, и тоже большого доверия не было. За актера принимали. А это народ такой, вроде наборщиков, особой любовью не пользовался. Поневоле с шарманкой пойдешь… И подручным у торгаша работал. Возили в степь галантерею и меняли на масло. И просто бродяжить приходилось. Голодно, то весело. Все испытал и пришел к выводу, что для писателя такая жизнь необходима. Многое посмотреть довелось!
* * *
К Сорокину мы отправились в первое же воскресенье днем. Когда поднимались по крутой лестнице, Антон Семенович таинственно шепнул мне на ухо:
— Сейчас я познакомлю вас с очаровательнейшей писательницей!
Мы вошли в столовую, где за обеденным столом сидели два гостя. Никакой писательницы не было. Один из гостей, пожилой, привлекал невольное внимание длинными с проседью усами. Он что-то говорил с сильным украинским акцентом. Другой, средних лет, сверкал лысиной и очками в золотой оправе, слушая рассеянно своего собеседника.
— Рекомендую, Принцесса Греза! — Сорокин представил меня лысому господину с помятым лицом.
