О потерях Иван Зотеич не упустил-таки сказать. Уж в заключение поведал о том прискорбном опыте, который проделал Колясников, собравший на пяти километрах пути в придорожных кюветах столько-то ведер картофеля и столько-то кочанов капусты.
— Все мы видим случаи небрежного обращения с хлебом, но почему-то помалкиваем. А надо бы в колокол бить. Почему в старое время у каждого крестьянина имелись для укрытия и подстилания под хлеб хоть какие-нибудь пологи, хоть самые немудрые, сшитые из половичков? А у нас обыкновенное дело — валить вороха зерна прямо на стерню. Почему у нас нет до сих пор специальных машин для зерна? Под любой товар есть специальные машины — под молоко, под бензин, под кинопередвижки. Даже пьяных возить есть специальные машины. Только хлеб возим в каких попало кузовах, открытых ветру, пыли и дождям. На железной дороге на вагонах наносят краской надписи: «Годен под хлеб». Почему не сделать так же и с грузовиками? И небольшое дело: снабдить их какими-нибудь крючьями на бортах, чтобы пристегивать прилаженный для этого брезент… Прошлым летом сыну пришлось побывать на Дальнем Востоке, на рыбопромыслах. Там для погрузки кильки имеются такие хитро придуманные кошели, в виде старинной сетки-мордовки, какими во вьюках возили сено. И вмещается в такой кошель ни много ни мало — тонны четыре. И сделан из какого-то особого материала, не то капрон, не то другое что. Значит, умеет промышленность, коли надо, придумать и сделать. А пшеничка наша дешевле, что ли, той благословенной кильки? Нет, лениво думают над нуждами нашего сельского хозяйства люди науки.
Как-то устало договаривал Иван Зотеич последние слова своей речи. Притомился старик. И может быть, подумал: а кто меня услышит, кроме своих людей, которые многое из этого сделать попросту не в силе…
После Укладникова выступил бригадир второго отделения. И слушать его там, на месте, еще был какой-то интерес, зато перечитывать записанное — никакого. Он был из тех любителей поговорить на народе, которых в селе называют глухарями, подразумевая одну особенность этой пышнохвостой птицы, — когда она поет, то становится глуха ко всему.
Вышел к черной шаткой конторке Андрей Фокич Черняев, полтора года назад отстраненный за самоуправство от руководства третьим отделением, но не теряющий надежды вернуться к власти. Этот был оратором тертым, испытанным, знавшим, что выигрышнее всего получается, если сумеешь создать у людей впечатление личной своей озабоченности. Он говорил о том, что зимовка предстоит тяжелая, и так оно и было. Пропашные культуры не дали того, что от них ждали, а сено вовремя не поставили, сколько бы можно было настоговать. Вообще неправильно, что в последние годы стали вроде бы пренебрегать естественными покосами. Когда-то пора сенокоса была самая празднично-трудовая, торжественная пора. Теперь же в июне-июле в работе стоит неоправданный затишок. Масса трав по лесам пропадает на корню зазря. А осенью спохватимся вязать веники. Веники же вениками и остаются. А зимой снова придется молодняк, которому бы расти да расти, отправлять до срока на бойню.
