Мастер Шекспир радостно скалится:
— Вот оно! Вот! И этот голос! Нежный! Сладкозвучный! Как только ты вышел на сцену, я понял, что ты идеален! И ты в самом деле идеален.
Я вспыхиваю. Его похвала согревает меня, как солнечные лучи. От улыбки болят щеки.
— Текст знаешь? — Шекспир хлопает меня по плечу. — Хочу услышать всё!
— Это моя первая репетиция, сэр. Мне еще не давали роль.
Он вскакивает на сцену и жестом зовет меня за собой. Должен существовать более изящный способ забраться на четырехфутовое возвышение, но я залезаю неуклюже. Одна рука, вторая, колено…
— Госпожа Лавелл! — ревет Шекспир. — Приведите мальчика!
За сценой кто-то топает, визжит, и мрачная госпожа Лавелл высовывается из-за занавеса. Шекспир нетерпеливо машет ей рукой. Она выходит и тащит за собой Уоша. На нем зеленое платье, сколотое булавками.
— Роль, Уош. Она у тебя при себе?
Мальчик задумывается, потом сует руку в карман платья и достает сырую от пота стопку пергамента. Отдает ее Шекспиру, который берет пергамент с опаской, как кусок внутренностей. Тем же нетерпеливым жестом драматург отсылает этих двоих и разбирает кипу на отдельные листки. На них написаны слова, которые я смогу расшифровать лет, пожалуй, за пять. Их как будто писал младенец, в темноте, сидя на несущейся карьером лошади.
— Твой текст.
Очевидно, на моем лице написано удивление, потому что он поясняет:
— У меня всего одна копия. Я не могу терять драгоценное время, переписывая пьесу три десятка раз, для каждого актера. И доверить другим эту работу не могу. Ты слыхала о литературных ворах, Виола? Они существуют, и они здесь. В вашей гримерной есть краткий сюжет.
Я киваю, но он этого не видит. Он уже отвернулся и изучает ряды сидений. Они пусты, но я предполагаю, что Шекспир умеет видеть что-то такое, чего не видят другие.
— Орсино! — снова ревет он. — Где Орсино?!
Шекспир разворачивается на каблуках, оглядываясь. Я решаю, что Орсино — тоже герой пьесы, потому что Шекспир явно предпочитает называть нас их именами.
Над нами, прямо над лестницей, кто-то движется в полутьме. Это единственное место в театре, не освещенное полуденным солнцем. Я слежу взглядом, как человек исчезает и снова появляется, уже внизу, в проходе, ведущем к сцене. Это один из актеров. Он неторопливо идет к нам, не обращая внимания на жесты Шекспира.
Я уже видела этого юношу. Один раз в «Элефанте» и второй — в день прослушивания. Он сидел наверху, воображая, что его там не увидят. Как будто он считал, что никто, кроме него, прятаться не умеет. Только он не знал, что я наблюдаю за ним так же, как он за мной. Я видела, как он перегнулся через перила, когда я прочитала стихи Марло, видела, как он достал лист пергамента и что-то на нем записал. Видела, как он закрыл папку и сел прямо, исчезнув в полутьме. А теперь он легко вспрыгивает на сцену и встает рядом со мной. Я наконец-то могу рассмотреть его при свете.
