Но вообще неплохо. Прическа у меня дурацкая, но она мне к лицу. Серые глаза, и без того большие, стали огромными. Губы кажутся пухлее, улыбка — шире и ярче. А рост, который для девушки явно великоват, теперь мне совсем не мешает. Я купила себе немного одежды: пару штанов, несколько рубашек, сапоги, плащ, шляпу и перчатки. Выкроила полосу из полотна, чтобы заматывать грудь — так она кажется плоской. Мне кажется, что парень получился убедительный. Кейтсби тоже так думает: впервые увидев меня в новой одежде, он сказал, что я похожа на отца. В первый раз за месяц я не заплакала, услышав его имя.
Кстати, об именах. Теперь меня зовут Кристофер Альбан. Кристофер — в честь моего любимого поэта, Кристофера Марло, Альбан — в честь католического святого, первого британского мученика, покровителя новообращенных, беженцев и пытаемых. Со смыслом. Кейтсби предложил, чтобы меня называли Китом для краткости и чтобы не перепутать с другим Кристофером — Райтом.
Что ж, Кит Альбан.
Больше всего мне нравится, что теперь я могу ходить куда угодно. Человека в штанах пускают в любые места. Первые несколько дней я просто бродила по городу, изучала его, как велел Кейтсби, и видела такое, чего не видела раньше никогда. Мужчины мочились на улицах, женщины продавали себя за деньги, дети выпрашивали еду. Я видела, как людей арестовывают и секут, видела головы на пиках Лондонского моста, видела ворон, которые роются у этих голов в волосах и выклевывают глаза. Потом я расхрабрилась и рискнула зайти в трактир, на следующий день — в таверну, а на третий — в игорный притон.
Когда я стала парнем, у меня с глаз спала пелена — а я даже не знала, что она там есть. Я вижу, слышу и знаю то, что раньше только воображала; и знаю, что все мои представления были ошибкой. Знаю, как мужчины рыгают, плюются и издают жуткие звуки, если рядом нет женщин. Знаю, что они говорят о женщинах в мужской компании, как обсуждают их лица, тела и волосы, утверждают, что женщины не думают того, что говорят вслух, рассказывают, что женщины делают — а чаще не делают. Все это чуть было не отвращает меня от мужчин навсегда. Я бы ушла от мира и поселилась в монастыре, если бы была набожна, как Йори.
Кейтсби и его люди довольны моими успехами. Они сплетничают не хуже служанок, ничто не кажется им слишком мелким или незначительным. Они хотят знать, где я бываю и что слышу, кто, что, кому и где говорит. Разговоры в разных районах города разнятся. У собора Святого Павла, где расположены печатни, торговцы жалуются на падение спроса, на невозможность продвигать свой товар, на цензуру, которая определяет, что дозволено печатать. Ближе к зданиям парламента я слышу шепотки о членах Палаты общин и пэрах, о том, сколько продлится новый созыв парламента, сомнения, подпишет ли королева их билли. То и дело на моем пути попадается непристойный памфлет, о котором все болтают. Порой говорят о налогах или войне с Ирландией. Но чаще всего речь идет о преследовании католиков и казни священников.
