, у нас только мы и эта кухня, а больше ничего и не надо — выпить чаю, убрать посуду, лечь рядом и включить телевизор…
— Вы со Стефой очень похожи, — заговариваю я, чтобы звуком голоса прогнать «нас» и вернуть себя и его. — И такие странные. Вам, наверное, скучно в Красном Коммунаре.
— Нормас. — Дожевав, он все-таки договаривает: — Она в театральный хотела поступать, но теперь у нее Митька.
— А ты?
— В Москву свалю, когда бабло будет.
— И что ты там будешь делать?
— Хэ-зэ. Мужика найду. Или двух. — Вторая личина проступает под первой и прячется обратно. Примерно так в фильмах ужасов показывают вселившегося в человека дьявола. У Ильи достаточно задатков для того, чтобы влипнуть в самую дурную историю, а уж с «уроками» Джона его шансы взлетают до небес. — А ты оттуда же, да?
— Я оттуда же, да.
Снова корябает вилкой по дну тарелки. Можно было не тратить на него тушенку, раз он ее не ест.
— И че, как?
— Хорошо, если у тебя есть жилье и работа. Плохо, если их нет. Завтра, кстати, еду туда по делам.
Он вскидывает голову:
— Одна?
Тоскливо так, вроде уже и сам знает, мог бы и не спрашивать.
— Ну… Погулять в центре не получится, но, если хочешь, можем поехать вместе!
В его глазах вспыхивает нечто, похожее на жизнь, и моментально гаснет.
— Я куплю нам билеты, это недорого. А пообедать можем в «Бургер Кинге» за бонусы. Бесплатно.
Кажется, теперь не только я мечтаю, чтобы поскорее наступило завтра.
Это Мандос[10]. Он в снегу: заснеженные дорожки, замок из красного кирпича с пустыми окнами, огромное снежное поле — все такое яркое, что больно глазам, и очень холодно, но по дороге сюда мы с папой встречаем белок. Они скачут прямо перед нами, пушистые и веселые, и мне стыдно жаловаться на холод, потому что белки не жалуются, и светит солнце, за моей спиной стоит самая красивая на свете Амариэ, ее ладони лежат на моих плечах — сейчас начнется. Я слышу про дюраль и гровер, еще про гуманизацию, двуручник и кистень, и эти слова неразрывно связываются в моей голове со снежными кружевами, морозом и белками. Перед моим лицом то и дело мелькает бутылка: ее передают друг другу Змей и Стилет. Они тоже красивые — длинноволосые, с хайратниками поперек лбов и с огромными черными щитами. Я немного влюблена в них обоих. Но сейчас мы ждем папу, и он выходит на поле, мощно взрыхляя ногами снег. Из развалин замка появляется Дурин — он не враг, потому что сидел у нас дома и пил из такой же бутылки, как у Стилета и Змея, и очень здорово играл на гитаре и пел про золотые деревья и юную листву. Я сидела на диване и одними губами повторяла слова песни. Там было еще «в ножнах запоет клинок» и «новым битвам грянет срок» — грянул! Папа размахивается, и они с Дурином скрещивают мечи. Я не хочу, чтобы они дрались, но Амариэ гладит меня по шапке и шепчет, что это тренировка перед настоящим боем, поэтому я сжимаю пальцы, кусаю губы и очень, очень болею за папу. Сначала побеждает Дурин, но потом папа нарочно падает и рубит Дурина по ноге так внезапно, что я кричу от радости, а когда Дурин оказывается повержен, бегу к ним обоим через снежное поле, проваливаясь по колено. «Дурин, Дурин! — кричу я и глажу его по лысой макушке, и как только он не мерзнет без шапки? — Прости, что папа тебя убил, ты еще придешь к нам в гости?» И не понимаю, почему все, даже Амариэ, смеются.
