— Ну хорошо, — не выдерживаю я. — Как? Как ты это делаешь?
Даже не смотрит. Крепко обиделся.
— Мне действительно интересно!
Помалкивает, курит и от злости, кажется, пахнет можжевельником еще сильнее.
— Хотя бы с покупками после занятий поможешь?
— Да, — говорит он. Бросает окурок себе под ноги и почти бегом возвращается в корпус.
***
— Где ты ее взял?
— Там была, — отмахивается Джон. — Запрыгивай.
— Серьезно?
Продуктовая тележка выглядит так, словно в последний раз на ней перевозили слона. Хуже точно не станет, решаю я и забираюсь в нее с ногами.
— Только не гони! А-а-а! Не гони-и!
На нас все оглядываются. Наверняка думают, что мы пьяные или просто психи. Тележка скрипит, но терпит. Джон паркует ее возле прилавка с хозтоварами и подает мне руку.
— Нет, не могу, — пищу я. — Страшно.
— Я держу, вылезай.
— Она покатится, не могу!
Продавщица усердно притворяется, что не замечает нас, Джон хватает меня за талию и делает только хуже — перекидывает через плечо, словно товар. Я взвизгиваю — теперь смущаюсь по-настоящему — и брыкаюсь, к прилавку подходят люди, еще немного, и кто-нибудь вызовет охрану.
— Дурак, — говорю я тихонько, когда он наконец ставит меня на пол, и за его плечом вижу высокого мужчину с лицом, как на иконе, даже бородка такая же, а рядом — Савву из «Печатной». Тот поспешно отворачивается, поймав на себе мой взгляд. От его отца, резчика по дереву, невозможно отвести глаз. Я ловлю себя на мысли, что если бы это он сказал мне все то же самое про магию и изменение будущего, я бы точно поверила. И еще мне отчего-то неловко перед самим Саввой. Хотя с чего бы?
Они покупают невероятных размеров мешок стирального порошка и расплачиваются. Перед тем, как уйти, Савва почти незаметно кивает мне, но я не успеваю ответить тем же: отец и сын явно спешат.
— Знаешь Терпигорева? — цедит Джон. Только тогда я вспоминаю, зачем вообще мы сюда пришли, и достаю из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо список покупок.
— Не особо. — Я вообще не сторонник того, чтобы болтать о людях за их спинами, а Савву и его милую «Печатную», единственный уголок города, в котором мне было хорошо, хочется оставить только себе. — «Доместос», пожалуйста! Самый большой. И три рулона тряпок.
Пока мы упаковываем все, что я назвала, в пакеты, Джон хранит молчание, но заметно, что слова копятся в нем и вот-вот отыщут выход.
Это происходит, когда мы оставляем тележку и покупки перекочевывают в руки Джона — он не позволяет мне ничего нести, а мне же совесть не позволяет его тут бросить. Если бы не она, то вместо того, чтобы тащиться в гараж, я с радостью поехала бы домой.
