Я не спрашивала ни себя, ни других о жизни человека из дома у дороги. Я знала.
Так решил папа. Мой сильный, веселый папа, который спасал людей. Люди запирали в квартирах своих детей, напивались и забывали о том, что у них есть дети. Балансировали на карнизах, видя под ногами бесконечно прекрасную дорогу к звездам. Заселяли колодцы, заброшки и теплотрассы, сражались с демонами и бесами, искали другие миры, пытались проститься с этим, уставали и засыпали, не докурив. Но они, понимаешь, были Сашами, Ксюшами, Петями, Сонечками и Львами Владимировичами. Папа так их и называл.
Всех, Март.
«Прости, — говоришь ты тринадцатого сентября, когда убил Анну Николаевну Нелидову, — сегодня встретиться не получится, задержусь в тренажерке».
«Прости, сегодня…»
«Прости, сег…»
«Прости».
Слушать это невыносимо. В день гибели Льва Коя мы долго обменивались голосовыми о последнем спектакле в «Гоголь-центре», на который сходили и тут же решили идти на следующий (ты перевел мне деньги, я скинула тебе электронный билет). Ты: «Я искал такое яблочко, которое не почернеет после укола... Я не нашел его». Эти слова из «Боженьки» тебя зацепили. Только сейчас я понимаю, чем именно: я должна была стать тем яблочком, которое не почернеет после укола. Останется с тобой даже после того, как прочитаю твою исповедь. Но не стала.
Интересно, что изменилось бы, если бы ты знал их имена? Стопка бумаги с исповедью лежит на краю стола, крепко прижатая «Домом, в котором...». Я подумывала сжечь ее и закопать пепел, даже стащила с кухни коробок спичек, чтобы избавиться от этих записей сразу после того, как сотру нашу переписку в «телеграме», но случайная мысль об именах тянет за собой другую: у меня есть нечто, чего нет у Сани Сориной. То самое знание, которого мне не хватало. Информация.
Саня сделала то, что хотела бы сделать я. И я завидовала ей. Завидовала, потому что она позволила людям, которых убил Март, говорить через нее после смерти. Как медиум, отдала им свой голос. Они назвали свои имена и рассказали, кем были при жизни, — благодаря ей. Если бы я могла сделать то же самое…
Говорить. Это будет подкаст. Мой подкаст.
Я запрыгиваю на кровать и нависаю над столом, поджав под себя ноги — неполезный, но отличный способ, удобнее, чем продавленное компьютерное кресло. Еще в прыжке намечаю кое-какой план: шесть выпусков — по одному на историю каждого из убитых тобой — нет, Мартом — людей. Я хватаю блокнот, который купила еще в Москве, но так ни разу и не воспользовалась, и открываю его на первой чистой странице.
