Ночи подобный | страница 6



. Пару раз она назвала меня героем, как будто чувствовала, насколько ее лесть выгодно отличалась от несправедливых слов моей невесты. Я вышел на крышу. Уже зажигались огни, размечая освещенными точками грандиозную геометрию зданий. Внизу, на улицах, беспорядочная суета голов и шляп.

Не было возможности с такой высоты в вечернем тумане отличить женщин от мужчин. Однако в непрерывности этого копошения неопознанных существ я увидел, как на рассвете сам иду в порт. Я пересеку океан, штормовой в это время года, высажусь на далеком берегу под прикрытием огня и стали, чтобы отстоять нравственные принципы моей расы. В последний раз шпага была брошена на карту Западных стран. Но мы навсегда покончим с новым Тевтонским Орденом[14] и победоносно войдем в столь долгожданное будущее примиренных народов. Подружка положила дрожащую руку мне на голову, быть может, удивляясь благородству моих мыслей. Под кружевами ее полураспахнутого пеньюара не было иной одежды.

4

До рассвета оставалось несколько часов, когда я вернулся домой нетвердой походкой человека, вознамерившегося обмануть вином уставшее тело, пресыщенное утехами с телом другим. Хотелось есть и спать, и в то же время меня тревожил предстоящий отъезд. Я сложил оружие и портупею на лавку и рухнул в постель. И тут вдруг обнаружил, что под толстым шерстяным пледом кто-то есть, и уже было потянулся за ножом, когда осознал, что меня сжимают в объятиях разгоряченные руки, они, словно руки утопающего, искали мою шею, в то время как ноги с необыкновенно нежной кожей обвивались вокруг моих. Я потерял дар речи, когда понял: то, что так вот вцепилось в меня, было моей невестой. Сквозь слезы она поведала мне о ночном бегстве, о том, как бежала, боясь, что собаки залают, как скрытно пробиралась по саду моего отца, как забралась в окно, рассказала о своем нетерпении и страхе ожидания. После глупого спора сегодня вечером она подумала об опасностях и страданиях, которые меня ждут, о своем бессилии хоть как-то повлиять на солдатскую судьбу, что оборачивается — в случае огромного числа женщин — сдачей своей крепости, как если бы утрата девственности, доселе оберегаемой и охраняемой, в самый момент разлуки, без надежды на какое-либо наслаждение, этот разрыв собственной плоти ради чьего-то удовольствия имела искупительную силу жертвенного увечья. Прикосновение к телу, непорочному, которого в плотской любви никогда еще не касались руки, — в нем столько необыкновенной свежести при обычной в таком деле скованности, столько неловкости, которая, однако, бьет в цель, наивности, которая интуитивно и непостижимым образом приспосабливает и как можно плотнее подгоняет тела друг к другу. В объятиях невесты, чей робкий пушок, казалось, твердел, касаясь моих чресл, я все больше раздражался, поскольку уже истощил плоть известным с незапамятных времен способом в нелепом стремлении обрести спокойствие дней грядущих в невоздержанности дней настоящих. И вот сейчас, когда мне выкатывали как на блюдечке исполнение самого заветного желания, я бесчувственно лежал под содрогавшимся и жутко меня бесившим телом. Вряд ли в ту ночь юность моя не была способна еще раз воспламениться столь восхитительной переменой. Но мысль, что передо мной девственница, отдающая таким образом себя, и что нетронутая, запечатанная плоть потребует от меня неспешного и длительного исполнения, эта мысль внушала мне страх провала. Нежно поцеловав невесту в плечико, я отодвинул ее в сторону и сказал, фальшиво гнусавя, что нехорошо лишать себя свадебных торжеств по причине спешного отъезда, что стыдно выйдет вдруг забеременеть, да и детям невыносимо расти без отца, который мог бы научить их добывать зеленый мед из стволов деревьев и выискивать под камнями осьминогов. Она слушала меня, сверкая в темноте большими ясными глазами, и я понял, что в ярости, явившейся из глубин инстинкта, она сейчас презирала того, кто в такой ситуации взывает к разуму и здравому смыслу, вместо того чтобы вспахать ее как пашню и оставить на кровати всю в крови, словно охотничий трофей, с искусанными грудями, истекающую соками, но уже женщину. В тот миг взревела жертвенная скотина, которую вели на берег, и зазвучали рожки дозорных. Моя невеста — на лице маска презрения — не дав коснуться себя, вскочила и — не от стыдливости, а будто хотела вернуть себе едва не потерянное — скрыла сейчас то, что вдруг воспалило во мне новую страсть. Но прежде чем я успел схватить ее, она выскочила в окно. Я видел, как она бежит меж оливковых деревьев, и в тот миг понял, что куда легче было без единой царапины войти в Трою, чем вернуть то, что потерял.