— Почему?
Он отозвался, не поворачивая к ней лица и очень тихо:
— Я так не могу.
— Но это несправедливо. Вы работали рядом со мной. Это была совместная наша работа.
— Нет, это справедливо. Мера моего участия в этой работе весьма незначительна.
— Неправда. Совершенная неправда. Вы мне очень, очень помогли. Говорю это с полной ответственностью.
Он медленно покачал головой.
— Возможно, кой в чем и помог. Но идеи ваши, мысли ваши, методы ваши. — Он поднялся и, держа в руках листки машинописи, подошел к Вере. — Это наша работа, дорогая. И работа превосходная.
Он сказал, что мера его участия в этой работе весьма незначительна, и так оно и было на этот раз. Но мера участия его в других работах Веры постепенно возрастала. Это тайно радовало его и еще больше радовало Веру. Посторонние об их работе были осведомлены слабо или даже вовсе ничего не знали.
Как-то в начале зимы шестьдесят второго года заехал к Вере декан факультета Модест Григорьевич и застал Федора Платоновича горячо спорящим с одним из аспирантов о теории множеств.
— Что я вижу, что я слышу, — воскликнул Модест Григорьевич, останавливаясь на пороге маленькой комнаты дачной сторожки, превращенной в кабинет Веры. — Битва русских с кабардинцами. Блеснула шашка раз и два, и покатилась голова. Какое приятное глазу моему зрелище.
Он вошел, потирая озябшие руки, сбросил с плеч толстое зимнее пальто, поздоровался с хозяйкой, потом подошел к Федору Платоновичу.
— Очень рад.
Он подал мягкую полную руку, старательно потряс худую длиннопалую руку Федора Платоновича и повторил с видимым удовольствием:
— Очень рад.
Потом повернулся к аспиранту.
— И за вас рад.
Он в самом деле был рад тому, что так неожиданно для себя застал в сторожке. Был рад и дивился этому. Радости своей он не скрывал, но удивления старался не выказывать, по крайней мере до тех пор, пока в комнате находился Федор Платонович.
Но вскоре Федор Платонович собрался уходить. Аспирант вызвался его проводить. Они ушли. И тогда Модест Григорьевич уже не смог и не захотел скрывать своего удивления.
— Итак, свидетельствуем чудо? — обратился он к Вере, остановясь посредине комнаты и разводя в стороны руки.
— В математике, Модест Григорьевич, чудес не бывает, — улыбнулась Вера. — Как и в физике, сколько мне известно.
— Это все отговорки и увертки. И они не помогут. Объяснитесь начистоту, матушка, — как вы вернули Федора Платоновича математике? Нуте-ка.
— Да он сам вернулся. Я здесь ни при чем.
