— Пожалуйте.
Вслед за тем он похватал с плиты грязную посуду и убежал с ней, крикнув с порога:
— Сейчас я в большом доме схлопочу что ни-будь пожевать, а ты тут устраивайся.
Он исчез, а когда снова появился, то был нагружен стопкой чистых тарелок и всякой снедью. Веру он застал сидящей за столом перед раскрытыми тетрадками.
— Хорошо тут работать, наверно, — сказала она, оторвавшись от тетрадок и глядя в светлое просторное заоконье.
— Ну и работай, коли хорошо, — откликнулся Жора. — Только сначала давай подзаправимся.
Он сгрузил на плиту все принесенное с собой — масло, сыр, копчушки, разжег керосинку и поставил на нее чайник. Потом подошел к столу, держа в руках тарелку с хлебом.
— Давай потесним временно твои дифференциалы, — сказал он, кивнув на Верины тетрадки.
— Ладно, — согласилась Вера. — Я тоже что-то есть захотела.
Она сложила тетрадки и сунула их в прислоненный к ножке стола портфель. Потом устало потянулась и откинула голову на спинку стула. Жора нагнулся над ней, чтобы поцеловать.
— Ну тебя, — отмахнулась Вера. — У тебя одно на уме. Ненормальный какой-то, честное слово.
— Угу, — согласился Жора. — Есть немножко. И знаешь, что я предлагаю для приведения меня в норму? Давай поженимся. Нет, я серьезно говорю…
В течение последующих двух лет он часто повторял это, но Вера неизменно отвечала — нет. И все же весной сорокового года она вышла замуж за Жору Калинникова. Почему она так поступила — не совсем понятно было и ей самой. Так поступилось, и все. Не любила она и расспросов сторонних людей о своем замужестве, даже близких подруг.
Лето Вера провела вместе с Жорой на даче. Отец Жоры был в длительной заграничной командировке. Мать занималась ремонтом городской квартиры и большую часть времени проводила в городе. Молодые почти целиком занимали весь двухэтажный дачный дом. По воскресеньям наезжали гости из города, по большей части сослуживцы и друзья Жоры.
С приездом гостей в даче становилось шумно и чужевато. Чужеватость эта странным образом распространялась и на Жору. Вера без улыбки слушала его привычные остроты. Когда он играл в волейбол или пинг-понг, она не была его союзницей, не торжествовала его маленьких побед, не огорчалась его поражениями.
Она жила одной с ним жизнью, не отдавая себя этой жизни. Она не знала с ним ни щедрости чувств, ни полноты их, ни безоглядной, сладостной до слез нежности.
Кто из них был повинен в этом? Кто считал себя повинным? Он, кажется, об этом вовсе не думал, да едва ли и замечал ее отдельность. Она винила во всем себя, винила и даже негодовала. Холодность ее в замужестве была нежданной для нее самой.
