– Трис, пожалуйста…
Однако я слишком хорошо помнила, как он со мной обошелся. Еще долго буду помнить его взгляд и колючие слова, не забуду того презрения, которым меня окатили эти двое. А потому принимать от них даже такое подарки… нет, не рискну.
Я медленно покачала головой.
– Спасибо, Беллри, но боюсь, мне твой дар не по карману.
– Я ничего за него не прошу.
– Извини, нет.
Беллри на мгновение прикрыл нещадно горящие глаза и глубоко вздохнул, словно собираясь с мыслями. А потом опустил голову и горько произнес:
– Ты права: я был груб и непростительно слеп. Неразумен и холоден. Я обидел тебя, запятнав себя несмываемым позором. Я совершил страшную ошибку, тяжко оскорбив ту, за которую должен был биться насмерть. Ты правильно наказываешь меня недоверием: я запятнал честь своего рода. Глупо было бы надеяться… но если это позволит хоть как-то загладить мой грех… если поможет в пути и хоть немного облегчит тебе дорогу… возьми его. Пожалуйста. И забудь, если сможешь, одного глупого бессмертного, который так недостойно себя повел.
Я неприлично разинула рот, во все глаза уставившись на покорно склонившего голову остроухого. Если бы не ехал верхом, думаю, удостоилась бы великолепнейшего зрелища стоящего на коленях эльфа – смиренного, покорного, почти уничтоженного, которого надо только добить, милосердно вонзив кинжал в гордое сердце. И он бы даже не пикнул…
На душе вдруг стало гадко, будто я сегодня сделала что-то очень плохое.
Это у Яжека заблестели глаза от восторга, Зого и Янек торжествующе переглянулись, даже Лех озадаченно крякнул, а остальные только усмехались в усы и бороды, думая, что понимают, в чем дело.
Впрочем, я тоже мало что понимала в происходящем. Когда это я успела так зацепить ушастого? Все же нормально было! Ну как нормально – они меня не трогали, я их тоже старалась не замечать. Ехали себе тихо-мирно, а теперь выясняется, что Беллри все это время ужасно раскаивался и своим поступком надеялся хоть как-то искупить свою вину передо мной.
Может, все-таки Ширра постарался? Всю плешь им проел по дороге, и теперь из-за него остроухий сам не свой?
Я еще раз взглянула на удрученного моим отказом эльфа и вдруг увидела то, на что раньше не обращала внимания: он был неестественно бледен и чересчур худ, его глаза лихорадочно горели, щеки впали, подбородок заострился, как у тяжелобольного.
Я торопливо припомнила немногочисленные привалы, когда он всегда уходил чуть не сразу, как вставали повозки, перерыла всю память, припомнила тихие разговоры у ночного костра, все детали… и внутренне похолодела, потому что за это время я не видела, чтобы они с Шиаллом ели. Понимаете?! Вообще!
