Квартал за кварталом, улица за улицей. Шла широко задуманная облава. Очистка города от нежелательных элементов и внушение населению чувства страха перед мощью немецких войск.
Густая расческа из солдат-зубьев тщательно прочесывала захваченный город, окруженный цепью постов и часовых. Ни один человек не должен выйти из города, внезапно превратившегося в гигантскую западню.
Сергей, прижавшись в полумраке комнаты к оконному косяку, смотрел, не отрываясь, на знакомый кусок улицы за окном.
Евдокия Ларионовна, вздрагивая при глухих звуках выстрелов, сидела на кушетке, закутав плечи в большой шерстяной платок. Антонина Петровна вязала рядом с ней носок.
— Сергей, — сказала Евдокия Ларионовна. — Отойди, ради бога, от окна. Слышишь ведь — стреляют.
— Далеко — не опасно.
— Пули летят и подальше. — В голосе матери Сергей уловил страх и раздражение. — Отойди же… Чего ты там не видел?
Жалея ее, он послушно сел на стул, продолжая глядеть в сторону окна.
— Облава. Вчера в город прибыл эсэсовский полк.
Евдокия Ларионовна плотнее запахнула на груди платок, вздохнула с тоской. Как в утомленном мозгу, все в жизни перепуталось. Вчерашние знакомые, казалось бы, порядочные люди — на службе у немцев. По воду нужно ходить за три километра к реке. Хлеба нет. Сын… Вчера еще гордилась: выше матери, мужчина, без отца вырастила. Сегодня — в сердце щемящая, ни на секунду не исчезающая тревога. Большой стал, приметный… Заберут… Поздно схватились уходить — был бы, по крайней мере, со своими.
Что было счастьем — стало источником боли и страха. Беспомощность угнетала, неопределенность мучила. Нужно было что-то делать. Но что? Как? В листовках и по радио немцы заявляли о скором взятии Москвы. «Москау капут — война капут!» Перепуталась, исковеркалась хорошо налаженная жизнь. Впереди — неизвестность. У кого спросить? С кем посоветоваться? Люди стали недоверчивы, угрюмы. В душе одно — на языке другое. Да и понятно. Неосторожное слово — виселица или пуля.
Антонина Петровна вдруг приподняла голову, прислушалась. Сергей, нарушая мысли матери, бросился к окну, выходящему во двор.
— Мама, смотри…
С трудом передвигая внезапно одеревеневшие ноги, Евдокия Ларионовна подошла к окну, осторожно присмотрелась. Возле сарая, едва различимая в полумраке вечера, темнела фигура человека. Он взмахнул рукой, и рядом с ним, перевалившись через забор, встал другой, повыше. Прижимаясь к забору, они побежали к калитке, постояли возле нее и подошли к двери домика.
