Забившись в густую заросль рябинника, он залег. Вспомнив о фляге, которую он прихватил в палатке вместе с хлебом и консервами, он развязал заплечный мешок. Отвинтил, понюхал. Во фляге оказался ром, Виктор по незнанию принял его за водку. Жмурясь и напрягаясь, насильно влил в себя полфляги, и через несколько минут спал как убитый.
Проснувшись на другой день, сразу же почувствовал сильный голод. Вчерашнее сказывалось слабостью во всем теле.
Стояла тишина. Тяжело шлепались желуди, мирно перепархивали с ветки на ветку любопытные синицы. На вершинах могучих дубов горел багрянец от лучей заходившего солнца. Почти невидимые, с курлыканьем тянули над лесом лебеди. Виктор с щемящим чувством грусти наблюдал за их цепочкой. Счастливые… У них крылья и широкие просторы. Лети куда хочешь. Хоть в Индию, хоть в Египет. А то еще есть остров Цейлон. А на земле дороги стали тесными — двум встречным не разойтись.
Лежал Виктор, глядел в небо, вспоминал о матери, о городе, соображал, как далеко успел уйти за эти дни.
Вспоминался Сергей и особенно — Надя. Она стояла перед ним, как живая, — в простеньком ситцевом платье, в туфлях на босу ногу, как в их последнюю встречу перед эвакуацией.
Он пытался представить, где она, и если в городе, то что делает в эту самую минуту. Думалось, кроме того, о немцах на улицах города, о том, сколько еще осталось идти… И сумеет ли он вообще добраться до своих?
На грудь шлепнулся желудь.
Мать… Надя… Сергей… Первый дружок по прозвищу Рыжик. В детстве из-за этого прозвища дело у них не раз кончалось разбитыми в кровь носами. Детство… Послушай, было ли оно — детство? Как рано пришлось тебе и твоим сверстникам понять, что беда не в веснушках на лице и не в цвете волос, что счастье не в сытой икоте набитого до отказа желудка, что жизнь умеет быть не только ласковой…
В угасающем к ночи осеннем небе рдело небольшое, похожее на лодку, облако. Оно медленно уплывало за солнцем. На запад. Совершенно не в ту сторону, куда нужно Виктору.
2
Восток и запад, север и юг. Теперь всем пришлось запомнить, что где находится. Люди хотели жить, и им пришлось все в себе перестраивать и все без исключения помнить. Люди отказывались от многих привычек: вместо водопроводной пили речную или дождевую воду, вместо газет пользовались слухами, на улицах то и дело озирались, словно за ними гнались с намерением немедленно убить за неизвестное им самим преступление.
Каждый воспринимал происходящее по-своему. Одни негодовали молча, другие, пользуясь каждым удобным случаем, выражали свое недовольство более энергичным способом. Одни молились, другие готовились к смерти, третьи — к борьбе…
