Глубокие раны | страница 41
— Хоть вы и односельчане, урожденные тутошние, — ответил он на просьбу Антонины Петровны повременить еще недельку-другую, — а все не могу. Немец порядок любит. Насчет порядка у него, брат, туго. Сказал — сделай, не отговаривайся. А не то…
Староста многозначительно поднял корявый узловатый палец кверху, посмотрел на него и, попрощавшись, тронул лакированный козырек старинной фуражки.
— Вот сучий сын! Ишь, откопал где-то. Нацепил на лысину! Дурак старый! Подожди, милок, не так заблестишь! — Пасечник вопросительно посмотрел на невестку. — Что же теперь делать?
Виктор устало ответил за обоих:
— Что ж делать. Завтра утром и пойдем. Ничего страшного. Не куда-нибудь, домой ведь.
Антонина Петровна проснулась на следующий день очень рано. Нужно было готовиться в дорогу.
Пока тетя Поля готовила завтрак, Антонина Петровна заштопала прорвавшиеся на пятках чулки, собрала свои вещи и, когда завтрак был готов, пошла будить сына.
Пасечник, не дождавшись ее возвращения, прошел вслед за ней в горницу. Вошел и у порога, словно на что наткнувшись, замер.
Невестка, стоя у окна, читала какую-то записку: лист бумаги у нее в руках вздрагивал так, что пасечнику стало не по себе. Осененный внезапной догадкой, Фаддей Григорьевич шагнул к невестке.
— Где Витька?
Антонина Петровна повернула к нему залитое слезами лицо, протянула тетрадный листок.
— Ушел, — услышал пасечник ее шепот. — Письмо оставил…
Старик взял записку Виктора, повертел ее перед глазами.
— Чертенок… По-своему сделал, стало быть…
Антонина Петровна всхлипнула, но пасечник, с неожиданным злом, прикрикнул:
— Цыть! Может, его правда. Не сидеть же ему под юбкой у тебя до седой бороды. Семя мокрохвостое… Пошли. Завтракать будем.
За столом, перед началом завтрака, Антонина Петровна прочла коротенькую записку сына вслух:
«Мама, родная моя, — писал он, — не волнуйся. Ухожу на восток, вслед за своими. Мне семнадцать лет, я могу драться. Что мне делать в городе, занятом немцами? Главное, не волнуйся. Слышишь? Разве можно сейчас сидеть где-нибудь в щели, как клопу?
Это наша земля кругом, и ничего не надо бояться, нам нужно за нашу землю и жизнь драться.
Привет дяде и тете. И всем остальным родным.
Крепко целую тебя. Виктор».
Насупившись, пасечник долго молчал. Тетя Поля шептала молитвы, крестилась. Антонина Петровна, спрятав записку на груди, думала о сыне. В этот момент она, как никогда раньше, чувствовала: у каждого человека есть еще и другая мать, имя которой — Родина. Позовет она — и оставляет человек семью, дом и идет на зов. Знает, что придется, возможно, умереть, но идет. Идет, ибо без этой второй матери нет дома, нет семьи, нет жизни. И мать-женщина, родившая сына, влившая в него вместе со своим молоком любовь к матери-Родине, не имеет права желать, чтобы сын поступил по-другому.