Вскоре Горохова назначили на судно загранплавания. Работал он хорошо, старательно, быстро, но всегда сближался только с теми из команды, кто умел осторожно пить на стоянках, так чтоб и удовольствие иметь и чтоб на неприятность не нарваться.
Так проплавал Василий несколько лет, сменил полдесятка судов и уже опытным матросом оказался на «Ладожце». К тому времени он успел превратиться в настоящего конспиратора. Уходил на берег всегда один, завел во многих портах укромные уголки и надежные знакомства. Деятели этих темных уголков имели свои понятия о порядочности и благородстве, соблюдали свои законы. Горохова эти законы устраивали, с деятелями ему было весело и, в общем, надежно. Они проявляли к Василию известную заботу, живо интересовались его плаванием, выслушивали морские истории, хохотали где надо и сочувствовали тоже. Перед попойкой они всегда выясняли, когда ему нужно вернуться на судно, вовремя будили, окачивали водой, приводили в чувство — и даже провожали до ворот порта, для надежности. Им было выгодно, чтобы Вася возвращался на судно вовремя. А то уволят, чего доброго, Васю — такой источник высохнет…
Правда, если стоянка затягивалась и Горохов снова мог пойти на берег — он знал, что карманы просматривать бесполезно. Благородство его знакомых деятелей не распространялось на деньги. Но это обстоятельство Василия не смущало. Если не хватало денег — он надевал под макинтош два пиджака, а на судно возвращался в макинтоше, накинутом на рубашку. И нисколько не огорчался при том. Такие жертвы его никогда не расстраивали.
Он действовал очень осторожно, но случались и осечки. Как же, в таком деле без осечек не бывает… Но долгое время ему как-то все сходило с рук. Во-первых, он не очень грубо нарушал. И обвиняли его только в отрыве от коллектива, в общественной инертности. Во-вторых, в море он был безупречным матросом. А главное — он каялся всегда чистосердечно. Ошибки свои сознавал. Ему верили, прощали, давали возможность исправиться. И так бы оно и тянулось долгими годами, если б не случай.
В то время Горохов плавал на «Ладожце».
Капитан «Ладожца», знаменитый Шубин, всегда был удивительно терпелив, когда дело касалось людей его экипажа. На самом образцовом судне случаются отдельные срывы, не без этого — если в экипаже живые люди, а не роботы.
Единственное, что могло Шубина вывести из себя, была преднамеренная ложь. Тут уж Шубин ничего с собой поделать не мог: лжи он органически не переносил.
