— Я имел в виду капитанов, уставших от плавания, — осторожно успел вставить Знаменский.
— Уставших от плавания? Да любой капитан, да девяносто процентов капитанов, проплававших десять лет, к сорока пяти годам страшно устают и страшно изнашиваются! Только это изнашивание и наша усталость не признаются берегом, который почти ничего не знает о жизни капитана. А законы, по которым живет капитан, издаются именно берегом. Надеюсь, этой вы понимаете? И последнее в этом вопросе: ну, хорошо, предположим, я решил бросить плавать. А что я представляю из себя в береговых условиях? черепаха, перевернутая на спину? лещ в банке с чаем? Ведь я годами привык к судну, морю, к подчинению людей. Здесь, на судне, все подвластно мне. И мне это нравится, я никогда не скрываю этого! Думаете, легко себя перестроить?
Знаменский не успел ничего ответить, потому что капитан вдруг мгновенно побагровел и, перевешиваясь всем телом через планширь мостика, буквально заревел:
— Эй ты, чурбан с глазами! да-да, я тебе говорю! что улыбаешься? а ну, подняться на мостик! Живо! Штурман! Вызвать боцмана и стармеха! Быстро! поросячьи недоноски! ассенизаторы!..
Николай Степанович онемел. Капитан стал совсем багровым, вены на его шее вздулись, белки налились кровью, и все последующее, что было им сказано, относилось уже к категории непечатной истерии. Совершенно не верилось, что этот же человек только что убедительно и логично излагал свою мысль о капитанстве. Превращение было полным, мгновенным, словно нарочитым перевоплощением хорошего актера.
Черный от угольной пыли кочегар, боцман и старший механик Жабрев выстроились на ботдеке под мостиком, задрав кверху головы. Они сосредоточенно выслушивали виртуозные наслоения нецензурщины. Все трое, видимо, давно привыкли к своеобразию капитанской речи, из которой только тренированное ухо могло выловить редкие смысловые глаголы и существительные.
Знаменский ничего не понимал. Он был просто ошеломлен. Все происходившее на его глазах содержало так много шума, крика, динамики, что всего этого хватило бы для оформления ужасной катастрофы на сцене театра. Казалось, произошло нечто совершенно непоправимое и непредвиденное: то ли небо рушится, то ли «Ока» тонет.
Между тем накопление смысловых слов в капитанской оратории, видимо, приобрело значение определенной команды: немые участники скандала одновременно устремились по трапу на главную палубу. Тучный боцман в хорошем темпе пробежал между люками, нырнул под полубак и вынырнул снова — уже с ведром и щеткой. Щетку он повелительно втолкнул в руки кочегара. Затем внизу началась та возня с водой и мылом, ради которой сотни лет назад мореплаватели выдумали боцмана.
