— Люди на месте, машина готова, — доложил старпом.
— Малый вперед, руль лево на борт. Швартоваться будем левым бортом.
Начинался зимний серый рассвет. Шел мелкий снег. Ветер почти стих.
Огни на «Ладожце» оставались включенными, но ничего не освещали, желтея на мачтах, словно бутафорские апельсины. На палубе «Ладожца» матросы готовились принять концы.
Александр Александрович ошвартовал свое судно безукоризненно быстро. Команда работала ловко и точно.
Капитан Шубин, улыбаясь, приветливо поднял над головой руку. Александр Александрович не ответил, притворился, что следит за обтягиванием швартовов, хотя они были уже обтянуты и закреплены.
— Приветствую вас, Александр Александрович! — громко крикнул капитан Шубин, поверив, что его еще не заметили.
— Доброе утро, — ответил Сомов далеко не с добрым выражением лица. — Чем могу быть полезен?
— Александр Александрович, может быть, подниметесь ко мне на мостик? Выпьем по чашке кофе, обсудим наши дела, сочиним и подпишем необходимые бумаги.
— О каких документах вы говорите?
— Как, разве вы не получили указание начальника пароходства принять от меня «Везер»? Ну, все равно, вам его сейчас принесут. Серьезно, поднимайтесь ко мне. Вам предстоит повозиться с немцем, вы сами захотите осмотреть его детально, а с нашего мостика он будто на ладони…
— Хорошо. Буду у вас, как только познакомлюсь с указанием начальника пароходства.
Александр Александрович, сохраняя мрачность, смешанную с величайшим достоинством, удалился в рулевую рубку, прошел к себе в каюту, неторопливо промассажировал лицо электробритвой и надел парадный костюм.
Радист, которому капитан давно предоставил право входить в каюту без стука, молча остановился за капитанской спиной.
Сомов в это время рассматривал свое отражение в большом зеркале гардероба.
— Радиограмма? Положите на стол и идите, — не оборачиваясь, сказал он. Капитан умышленно задержался у зеркала, не зная еще, как ему отнестись к приказанию начальства: с шумным протестом обиды или с благосклонным одобрением. Все-таки доверие…
В минуту дурного настроения Сомову всегда казалось, что полмира в заговоре против него. Такая подозрительность удерживала его в постоянном оборонном напряжении, которое всегда обострялось, когда радист клал на его стол очередную радиограмму из пароходства. При сложности обстоятельств этой минуты повышенная настороженность была естественной.
Текст радиограммы, однако, был приказным, лаконичным, без лишних слов, способных расшифровать эмоциональное отношение начальства к факту спасения и к деловому участию в этом спасении капитана Сомова.
