Пожар все ближе, все слышнее. Да это же мы горим, мы!
Сквозь обугленные крыши прорывались столбы пламени, снопы колючих искр; огненный вихрь крутился в воздухе, захватывая соседние избы. Горели дворы, сараи, амбары; жаркий ветер обжигал лицо. Прикрываясь рукавами, люди плескали в огонь из ведер алые полоски, но вода тут же вспыхивала облачками пара.
Подбегая к пожару, я наткнулся на мачеху и сестренок; они сидели на узлах, голосили.
— Ванюшки нету! Ванюшки! — бросилась ко мне Зинка. — В амбаре мы спали.
Крыша амбара уже полыхала. Кашляя от дыма, ударил я ногою в дверь, кинулся через порог. Ванюшка спал на дерюжках, свернувшись в клубок. Я схватил его, прижал к себе, заторопился вон, но успел услышать, что в амбаре еще кто-то копошится.
Мачеха завыла над Ванюшкой, а я опять нырнул в дым. Дерюжки уже тлели, искорки просверкивали по ним. Что-то мягкое, живое было под рукой. Я выбежал — это был петух; крылья его обгорели, он вздрагивал и все норовил сунуть голову ко мне за пазуху.
Погуляевцы тем временем махнули рукой на обреченные дома, отступили за овраг, перерезавший деревню, встали наготове, чтобы не дать огню переброситься дальше. Среди них был и отец. Черный, с обожженной бородой, стоял он в толпе, запавшими глазами смотрел на гибель своего дома, и в зрачках его метались красные блики.
Но, погубив четырнадцать хозяйств, пожар насытился, улегся, лениво погладывая головешки, облизывая печи. Погорельцы, причитая и крестясь, перебрались к добрым людям или в риги, уцелевшие от огня. Наше семейство тоже поселилось в риге. Братья сидели вместе, бессильно бросив на колени руки. Тетки и ребятишки в один голос ревели.
— Слезами горю не поможешь! — крикнул отец в темноту. — Заново все начнем, все вместе!
— Теперь уж нам не подняться, — вздохнул один из дядьев.
— Получим страховые деньги, займем у кредитного товарищества…
— Много ли дадут. Зима на носу.
— Много не много, а крыша над головой будет.
Отец старался бодриться, но я по голосу его понял: и сам он мало верит в свои слова.
— Дмитрий! — окликнул он меня. — А ты наутре пойди обратно. Задаток я у Пронина брал.
Я повалился на солому. Ноги болели; стоило закрыть глаза, и начинали метаться снопы искр. У столба на улице громко жевала и всхрапывала единственная спасенная из огня лошадь. Деревня, сморенная усталостью, горестно затихала.
4
— Можешь отправляться домой, — сказал хозяин, когда утром я вернулся в Дубровки. — Передай отцу, что отпускаю тебя насовсем ранее сроку и уплаченное вперед просить не буду. Ступай, помогай Якову Васильевичу чем горазд.
