В лес мужа собирала обычно сама: и продукты в сумку сложит, и лыжи вынесет — только иди.
С тяжелой сумой, с топором за поясом — точно на заготовку дров отправлялся Фримль в горы, где пробирался лесными чащобами, доступными только ему одному. Не останавливали его ни стужа, ни грозный закон, изданный гардистами в отношении тех, кто помогает партизанам.
А с наступлением весны Фримль стал ходить к «сынкам» еще чаще. И всегда, кроме еды, нес какую-нибудь добрую весть о событиях на фронте.
Но сегодня Эмиль чувствовал себя несколько смущенным.
Дело в том, что шел он не один. За ним, тяжело дыша и часто кашляя, брел худой изможденный человек. Эмиля мучил вопрос, как отнесутся жители колибы к этому новичку, еще одному чеху.
Очень хотелось, чтобы «сынки» приняли новичка, как своего.
Моросил мелкий дождик. В ущелье, заросшем густым лесом, было тихо. А когда путники поднялись на перевал, в лицо им хлестнуло тугим колючим ветром с мелким, как песок, дождем.
Эмиль остановился и крикнул:
— Лацо, давай мне вещи, а то тебя с ног собьет.
— Что вы! Я крепкий! — ответил Лацо, которого ветер гнул и качал как хворостину.
— Ты не храбрись, держись за мной, а то скатишься под гору.
— Да не такой уж я хилый, как вам кажется, — пробормотал Лацо.
Но ветер заглушил эти слова, и проводник их не услышал.
В лесу все сильнее лил дождь. А в домике под сосной было тепло и уютно.
В печурке, мигая и потрескивая, весело горела смолистая лучина. Партизаны тесным кольцом сидели вокруг приемника. Кто на полене, кто на собственной ноге. Радиоприемник можно было включить посильней, поставить на стол и слушать, лежа на постели. Но партизаны экономили питание, поэтому включали на самый слабый звук. Николай иногда прикладывался ухом к приемнику — хотелось как можно ближе быть к тому, кто говорит там, в непостижимо далекой Москве.
— Тихо! — вдруг поднял он руку, и лицо его, освещенное колеблющимся светом лучины, оживилось, стало по-детски счастливым, на щеках обозначились ямочки. — Тихо! Сейчас. Сейчас…
В колибе стало тихо, лишь слабо потрескивала лучина. Партизаны сидели не дыша, прислушивались, ждали.
Жителям одинокого, затерявшегося в Татрах жилья всегда самым дорогим был первый звук позывных Москвы.
И вот словно распахнулась крыша землянки и засияли голубые небеса. Все, чем жили друзья до этой минуты, исчезло — перед ними раскинулась широкая, бесконечно просторная страна, родина Николая Прибуры. Забыв обо всем на свете, русский, словак, мадьяр и чех запели на всю землянку под музыку, которая полилась из радиоприемника, прямо из самой Москвы:
