— Разве мы ссоримся?! — вспыхнул Ежо.
— Я понимаю, что вы не ругаетесь. Может, даже помогаете друг другу. Но семьи, дружной, настоящей семьи не получается. Так ведь?
— Это правда, — подтвердил Рудольф.
Пишта виновато кивнул. Остальные промолчали.
— Видишь, Николай, было это и у вас. Может, ты знаешь об этом только из книг. А я когда-то пешком прошел половину России. И насмотрелся и наслушался, — сказал Фримль. — Богатые натравливали народ на народ. Устраивали всякие погромы, резню. И доставалось от этого только бедным. У вас с этим покончено, у нас еще продолжается. Гитлеру да Тисо это только на руку…
И тут первый раз за пять дней молчун Пишта задал вопрос:
— Товарищ Прибура, неужели у вас теперь богатых нет совсем?
Николай от удивления высоко поднял брови:
— Ты этого не знаешь?
— Я учился только один год… — ответил Пишта. — Значит, у вас богатых нет ни одного?
— Конечно!
— И все люди живут дружно?
— Как братья!
— А мадьяры тоже братья?
— Конечно же!
— Тогда возьми меня после войны в Москву! Родни у меня все равно теперь нет, и дома нет. Дом наш спалили, родных вывезли в Бухенвальд. Оттуда ведь не возвращаются…
— Хорошо, если ты так хочешь, я возьму тебя с собой, — пообещал Николай. — Тебя у нас примут, как родного. Будешь учиться.
— Не горюй, Пишта, — постарался успокоить простодушного парня Фримль. — У нас здесь жизнь тоже пойдет совсем по-другому. Не будет никакой разницы между чехами, словаками и мадьярами. А сейчас… — Он строго посмотрел на Ежо. — Сейчас, Ежо, надо выбросить из головы кое-что из того, чему тебя научили в нашей школе. Ясно? С Рудольфом ты можешь смело ходить на любые дела. Я с его отцом два года делил горе горькое.
Ежо придвинулся к огоньку. Но не смотрел никому в глаза. Он чувствовал себя неловко.
Понимая, что крутой поворот в отношениях Ежи, Рудольфа и Пишты сразу невозможен, Фримль решил не торопить события. Все придет в свое время. А пока, раз Рудольф еще слаб и с ним нужно кому-то оставаться, в Горегронье пойдут без него, двумя группами. Одну группу поведет Николай.
Жителей села Полевка очень тяготило, что вторые сутки дождь лил почти без перерыва, а ночи были так черны и страшны, что никто за порог не смел выйти.
Зато Ежо и Николай торжествовали: лучшего времени для их дела и не придумаешь! Они по всему селу расклеили листовки. И вот вдоль железной ограды, обсаженной акацией, подкрались к большому зданию, где засели представители власти словацких фашистов. Прильнули к холодной мокрой ограде, метрах в десяти от парадного входа, над которым желтел огонек, освещавший тротуар и дорогу, и стали прислушиваться. Судя по голосам, людей в здании было немало. В противоположном конце дома слышались пьяные крики, пение.
