Распахнулась дверь, готовая сорваться с петель, и влетел жандарм невысокого роста с короткой бычьей шеей. Помахивая резиновой дубинкой, он несколько минут молча метался по комнате. Вдруг со всего размаха треснул дубинкой по столу так, что лопнула фанерная крышка. И лишь после этого опустился на стул.
Рудольф, на мгновение забыв, где он, невольно подумал: «Как устал этот человек жить на свете!»
— Ну скажите на милость, вас-то за что схватили мои болваны? — с возмущением спросил жандарм. — На два-три дня отлучусь из станицы и сразу наполнят камеры беженцами, больными, калеками!
Рудольф недоуменно посмотрел на него. Решив, что это особый метод допроса, промолчал.
Тогда жандарм отрекомендовался:
— Я — начальник жандармской станицы надпоручик Горанский, — Что у вас произошло с моими… — он не договорил и поморщился. — Вы чех?
Рудо кивнул утвердительно..
— Неужели им непонятно, что чех не может воевать в словацком партизанском отряде? Чех всегда считает себя выше словака!
Рудольф не поверил в искренность слов жандарма, однако решил держаться версии, навязанной им. Раз ему хочется думать, что чех считает зазорным сражаться в словацком партизанском отряде, пусть будет так. Надо до конца держаться этой линии.
— Фамилия? — тихо и уже совершенно спокойно спросил врхний, глядя в узенькое, венецианское окно, откуда проникал луч солнца.
Рудольф назвал фамилию друга, который при побеге из концлагеря утонул в реке.
— Скажите, пожалуйста, что вы умеете делать?
— Я работал токарем на заводе Шкода. Кроме того, умею фотографировать.
— Фо-то-гра-фи-ровать? — врхний даже встал.
— Да. А почему это вас удивляет?
Начальник жандармской станицы стукнул дубинкой по столу и тотчас вошел дежурный.
— Гольян! Дать человеку умыться! Принеси мягкое кресло!
Рудо подумал: неужели у них здесь древние обычаи? Если в старину приговоренному к смерти давали выспаться на хорошей постели, то он хоть посидит в мягком кресле.
— Скажите, пожалуйста, как велико ваше семейство? — продолжил допрос врхний.
— Мать, отец и две сестренки.
— Где они?
— Бродят по белу свету, как и я.
— Почему?
— Наш дом сгорел.
Принесли кресло. Потом таз, наполненный теплой водой.
Рудо начал обмывать лицо. Кровь на нем запеклась, прилипла и сдирать ее с побитых щек было мучительно больно.
— Вы уж извините, — сказал врхний, — что мои болваны тут без меня проявили столько усердия. Я здесь человек новый, они еще не привыкли к моим гуманным методам обращения с людьми.
