Денис бесцельно бродил часами по набережной затона, наблюдая швартовку на отстой буксиров и пароходов, или уходил домой и с ожесточением колол дубовые неподатливые поленья, таскал себе и хворым соседкам воду и старался не думать ни о Верочке, ни о ее злом и кичливом брате. Но едва взгляд его падал на полку с книгами, как тоска и обида наваливались на него с новой силой…
Но однажды мать сама напомнила ему о Верочке:
— Чего это ты, сынок, сумеречный такой ходишь? И сумки не снесешь своей ухажерке?
— Не ухажерка она! — обиделся Денис, и краска стыда залила его запавшие щеки.
— Ну чего ты опять, сынуля? — в свою очередь обиженно заметила Степанида. — Я, чай, тоже осерчать на тебя могу. Говорил, у Басовых ночевал, а надысь самою Басову повстречала, сказывает, не ночевал ты, домой тебя сразу же проводили.
Денис покраснел еще больше. Никогда он не врал матери, сызмальства во всем признавался и Никитку тому учил, а тогда, в революцию, соврал, верно. Не хотел про обиды свои рассказывать, мать огорчать…
— Кормят тебя сладко там, потому и мать забыл. А я ночь всю тебя ждала, истерзалась…
— Не ночевал я у них, мама. Был, правда… Так ведь вы сами не против Верочки были… На баррикаде я ночевал, с дядей Степой…
И Денис рассказал матери все, как было. Не утаил и о плевке Игоря, и о том, как в обиде на всех Стронских роздал красногвардейцам и солдатам все пирожки, и колбасу, и хлеб с маслом, а сумку забросил за дощатый забор.
Мать выслушала все внимательно, ласково вороша мягкие русые волосы прижавшегося к ней Дениса, и только вздохнула, когда он кончил рассказ. Молчала долго, томительно, словно решаясь высказать сыну свой материнский приговор. Но не осудила, молвила примирительно:
— Может, и правда твоя, сынуля: не ровня они нам, и завсегда промеж нас и господ этих пропасть будет лежать, а только сумки им вернуть надо…
— Я куплю, я обе сумки им верну, мама. Только не ей… этой… а тетке Марфе.
— Как знаешь. И девчонку обижать не след. Несмышленыш она, а ты же у меня добрый, умненький. Поди снеси, сумку-то. Вторую, скажи, купим, тоже отдашь. Да не сиди долго.
Через час Денис уже подходил к знакомому белому дому на Никольской. И не узнал его: железная крыша в двух местах разворочена, и какие-то люди возились на самом ее коньке, вымащивая площадку; белые стены в черных и желтых подтеках; большой с повядшими клумбами палисад завален кирпичом, досками, кучами песка, извести, хлама. Сердце Дениса болезненно сжалось: неужели случилось то, чего так боялась Верочка? И всех Стронских сослали в Сибирь?..
