— А ну-ка, скажи, милок, что есть в ем?
Денис взял в руки горшочек, оказавшийся очень тяжелым, заглянул вовнутрь. Темная, сизоватая, застывшая масса металла.
— Свинец.
— Он, точно, — обрадовался догадливости ученика Зотов. — А в этой печечке уголек, видишь? Воздух насосиком накачаю, уголек разожгу — тигелек на него поставлю. Вот так… — Он отнял у Дениса горшочек, поставил его на холодные угли. Потом порылся в столе, достал из ящика знакомые Денису резцовые чудо-напайки, металлические щипцы, положил все перед Денисом. — Мой быстрорез дюже крепкий, а на чугуне, на отбелинах, когда и крошится малость. А потому, что крепости в ем шибко много, а силы нет, мало силы. Понял ли?
— Понял, — чуть слышно ответил Денис, потрясенный услышанным и не понимая, какая связь между этим свинцом и тайной твердого сплава.
— Чудно. Оно конечно, нагреть да на воздухе отпустить — мягче будет. Опять же твердость уже не та. Тут надо мерку поймать: как нагреть, как охладить, понял? Над этим делом сколь спецов маялось: и в воде, и в масле остужать пытали — а все не впрок: то недобор, то перебор. Так на глазок и делают. А вот в свинце не пытали. А ларчик простой: нагрей напайку добела, а свинец на четыреста градусов — и суй напайку в свинец. Так три раза. Верно, выходит, говорят: бог троицу любит. И резец будет — лучше не надо. Понял ли?
— Понял, дядя Федя.
— А не все. Ежели под лупой на жало резца глядеть — очень оно неровное видится. Ну что тебе пила. Оно и крошиться будет. Так на этот счет еще средство: паста. Ты ее видел, в руках держал — тоже вещица немудрая, а как делать ее — никто в заводе не знает, хотя и воровали ее у меня не однажды. А теперь к делу. Покажу тебе, как я свой быстрорез и пасту делаю, а ты примечай и в памяти держи крепко. Запоминай, значит, а не пиши — в голове твоей никто тайны твоей не прочтет, не выкрадет, так-то.
…Ушел Денис с целым мешком зотовского богатства и с раздвоенным чувством: теперь он был единственным преемником и единственным обладателем великой зотовской тайны и вместе с тем терял человека, которому был обязан всем своим благополучием и которого в последнее время так постыдно забыл. Денис пробовал утешить себя, что Зотов не так уж плох, как это ему самому кажется, что и до этого он часто болел, хотя и не заикался о смерти, но перед глазами стояло желтое, высохшее лицо старого учителя, а в ушах звучали его холодные, леденящие душу слова: «Смерть — она давно за мной ходит, а ноне…»
