Вдали обозначились неясные очертания деревни. Кое-где в окнах хат светились желтые огоньки. Чувствуя во всем теле мелкую дрожь, Устин почти бегом направился к дому.
Из труб, словно вата, вываливался дым и долго не расходился в морозном воздухе. На улице скрипели сани, будто кто-то мял молодые кочаны капусты. Пели петухи, и простуженно лаял чей-то пес. Около колодца стояла женщина. Она долго разглядывала Устина издали и, не узнав, принялась доставать воду. Устин подходил к своей хате, до половины утонувшей в снегу. Крыша с наметенным сугробом напоминала сахарную голову, поставленную на маленький ящичек. Иней крупными иглами лежал на обмерзших окнах и стенах. Устин, минуя протоптанную дорожку, шагнул через сугроб и боком влез в дверь.
— Здравствуйте, — сказал он, поеживаясь.
Растаял ворвавшийся в горницу пар. Перед Устином, опустив руки, стояла она, его мать. Склонив набок голову и прищурившись, она разглядывала незнакомого человека с заросшим лицом и серыми впалыми глазами.
— Ай не узнаешь, мать?
Она вздрогнула:
— Господи!
На лице матери, как и четыре года назад, то же выражение удивления и страха. Устин протянул к ней руки. Старуха, словно защищаясь, закрыла лицо и со стоном бросилась к сыну. Устин стоял несколько томительных секунд в тяжелом оцепенении. В его руках судорожно билось немощное тело матери. По его щекам катились слезы. Он не мог говорить и смотрел то на красное пламя печи, то на снежную голубизну окон. Прижав седую голову к своей груди, Устин тихо шептал:
— Ма-ать… мама…
А она, обвив руками шею сына, тряслась в рыданиях и покрывала его лицо поцелуями:
— Дитятко мое отыскалося!.. Устюша, родной…
И долго не могла прийти в себя, плача и причитая.
— Мать… ты успокойся… Садись… вот тут рядом, а я погляжу на тебя, старая.
А мать утирала быстро бегущие слезы и тихо говорила:
— Устин… не чаяла я видеть тебя, и явился ты, ровно с погоста.
Немного успокоившись, но все еще продолжая всхлипывать, она достала из-за иконы какие-то бумажки. Устин взял их и узнал свои письма с фронта. Среди них был конверт с казенной печатью. Устин пробежал глазами ровные строки, четко выведенные равнодушным писарским почерком:
«Ваш сын Устин Хрущев, рядовой кавалерийского полка, в бою под Молодечно… пал смертью храбрых».
— Да-а, — покачал головой Устин. Он понимал, что вновь рожден для матери и что страшная весть, заключенная в этих коротких строках, принесла ей неизбывное горе.
— А каково было мне, Устинушка…
