Мальчик уже начинал понимать, что, наверное, зря ушёл от Фриды, ведь его никто не выгонял. Ну и что, что Вильгельм был не доволен тем, что он сделал с его сапогами? А кто бы был доволен? Будь у самого Франца такие сапоги, он бы сам был не доволен, если бы кто-то их так "почистил". Да, но Фрида...
Когда он вспоминал абсолютно счастливое, светящееся лицо Фриды, он даже головой тряс, стараясь прогнать это воспоминание. И чего бы ей, казалось бы, светиться? Не светилась же она, когда нашла его, Франца. Наоборот - почти умирала. Бледная была, страшная. А сейчас враз выздоровела! Франц нарочно растравлял своё возмущение, глуша малейшее сомнение в том, что ушёл от Фриды правильно.
Узкие безлюдные переулки вывели Франца на центральную городскую площадь. Он помнил, как будучи пятилетним малышом, ходил сюда вместе с другими приютскими детьми, выстроившись в пары, на праздники. У памятника какому-то худому дядьке в обтягивающих штанах и высоких сапогах ставили увитую цветочными гирляндами трибуну. С трибуны выступали солидные богатые люди - говорили долго и непонятно. Дети очень уставали стоять почти неподвижно и пережидать эти нудные речи. Поэтому они с огромным воодушевлением махали маленькими флажками, которые им раздавали перед праздником, когда речь заканчивалась. В этом трепетании флажков после каждого выступления и состоял смысл присутствия сирот на празднике.
Сейчас никакой трибуны возле памятника не было, стояла только небольшая кучка людей, которая постепенно всё увеличивалась. Франц разобрал некоторые реплики, которыми перекидывались горожане, видимо, в ожидании непонятного события:
- Точно здесь поведут?
- Да, да объявления по всему району расклеены, неужели не видели?
- Ой, что ж теперь будет с ними? - тревожно вздохнула какая-то женщина с плетёной кошелкой.
- Да понятно что - расстреляют, - солидно ответил кудрявый парень в форме почтальона.
- Неужели расстреляют?! - ахнула тётка.
- Конечно. Дезертиров расстреливают.
- Неужто здесь стрелять будут, - испуганно спросила какая-то старушка.
- Нет, тут только соберут всех, в колону построят, а потом прочитают им про их преступление, чтоб другим неповадно было, а затем поведут за город и там расстреляют.
- Ужас какой! - произнесла тётка почти с восхищением.
Франц остановился невдалеке от этих людей, предчувствуя интересное, но опасное зрелище. Слово "дезертир" было ему не знакомым, а вот слово "расстрелять" он знал.
В приюте незабвенный Бруно Вальтер, ещё до того, как отправился в психиатрическое заведение, частенько любил ставить малышню вдоль забора и "расстреливать" сушёным горохом. Сёстры-воспитательницы изо всех сил пытались прекратить такие развлечения. Не столько потому, что им было жалко малышей, сколько потому, что Бруно для своей любимой забавы таскал горох из кухни. Но прекратилось это только тогда, когда у Бруно появились другие заботы в виде мокрой простыни и пропадающей одежды.
