История повторилась. Перед глазами Франца, как живое, встало лицо бабушки мальчика, которого звали так же, как его самого. Она тоже сказала, что не будет заявлять в полицию, только бы он больше не приходил. Но в этот раз он не собирался сразу сдаваться. Ему очень хотелось оправдаться, рассказать Давиду, как всё было, почему-то ему казалось, что этот человек его поймёт. Семья Давида и сам Давид нравились ему гораздо больше, чем семья больного мальчика,
По лицу Франца уже текли слёзы, которых он не замечал. Он бессвязно выкрикивал какие-то подробности, стараясь рассказать всё-всё, дошёл даже до того, что стал хватать полы поношенного сюртука Давида своими не вполне чистыми пальцами. Но всё было напрасно. Давид смотрел с брезгливым возмущением, фыркал, как конь, в конце концов он оторвал руки мальчика от своей одежды и ушёл в дом, плотно прикрыв за собой дверь.
Франц в изнеможении сел на землю возле крыльца. Он горько плакал. Раньше он много раз видел, как в приюте вот так же плакали дети, особенно те, которые попали в приют недавно. Францу казалось, что он давно не способен на такие отчаянные слёзы, но, оказалось, что это не так. Мелькнула мысль остаться здесь и сидеть до тех пор, пока Давид или Сусанна не выйдут из дому, а затем уговорить их сходить в приют и спросить там, у кого нашли злополучные вещи. Не может же Давид сердиться до бесконечности, может быть потом он остынет, и с ним всё-таки можно будет нормально поговорить... Но тут он понял, что если Давид, всё-таки пойдёт в приют за своими вещами, ничего хорошего ему, Францу, это не принесёт. Ведь в приюте его тоже считают вором, и мальчиком, который способен на самые гадкие поступки.
Настала ночь. Огонь в доме Давида погас. Внезапно Франца охватила злость. "Вот, спать легли. Наплевать им. Даже не пошли добро своё забирать, видно не сильно-то оно им и нужно!" Он не думал о том, что уже поздно, что идти за пропажей в приют прямо сейчас было бы неразумным, он не думал о том, что с утра Давиду надо было идти на службу. Он распалял свою обиду, расковыривал застарелые душевные раны, которых за последнее время накопилось множество.
"Ненавижу! Ненавижу" - шептал он, сам не зная, кого он имеет в виду - сестёр-воспитательниц, которые никогда не ждали от него ничего хорошего, паршивца Беппо, который его подставил, Давида, который ему не поверил и даже не стал слушать, или вообще всех людей вместе взятых.
Мимо по улице прошёл полицейский патруль. Франц отпрянул в тень, как испуганное дикое животное. Попадаться на глаза полицейских ему совсем не хотелось. Он знал, что в приют не вернётся никогда. Это сознание не потребовало ни одной минуты размышлений. Просто появилось понимание, что идти надо куда угодно только не в приют. Идти на старое кладбище он боялся, вспоминая свою последнюю попытку там переночевать.
