Как взвился Ляксандра из-за этих капроновых чулок! С пеной на губах поносил свою дочь. Он уже был не на аиста похож — на злого взъерошенного грача. Только грач черный, а Ляксандра — белый. Он орал, а Эле молчала. Он размахивал длинными руками, а Эле прятала чулки за спиной, высоко подняв плечи.
— Изорву на кусочки! В огонь брошу! — вопил Ляксандра.
— Не порвешь — два рубля пожалеешь, — отрезала Эле так, как осмелился бы, пожалуй, только мой отец.
Вот какая храбрая наша Эле! И еще она повторила то, о чем люди переговаривались на улице, окружив автобус:
— Все равно горит твоя лавочка! Я рада, что горит. Ненавидят тебя все из-за этой лавочки!
Соломенная шляпа Ляксандры съехала на затылок, показался белый, как творожный сыр, незагоревший лоб.
— А дом? Кто тебе хоромы такие отгрохал? Такому дому только в городе стоять. Кому? Себе его строил?
— Мне ни дома твоего, ни лавочки твоей не надо. Руки есть — заработаю!
Нехорошо подслушивать, но я испугалась, как бы Ляксандра не полез в драку. Никогда не видела его таким обозленным. Белый лоб стал красным, будто бы его вдруг солнышком прихватило. Я прижалась к забору, готовая звать отца на помощь, если бы Ляксандра вздумал драться.
Только никого звать не понадобилось.
— Отец, я уйду, оставлю тебя, если хоть пальцем тронешь!
Так воскликнула Эле, и занесенная длинная рука Ляксандры упала как подкошенная.
Не одолел Шаучукенас своей дочери. И людей, обступивших «магазин на колесах», он не осилил.
— Погодите! Еще прибежите, еще будете вымаливать пачку «Парашюта»! — грозился он, но никто не обращал на него внимания.
Все смеялись и гадали, какая пчела ужалила пасечника.
Все-все радовались появлению магазина, и я тоже радовалась. Отец купил мне пенал. Из желтого дерева, блестящий. Как солнечный луч будет сиять пенал у меня на парте.
Но и напугал меня магазин. Очень-очень напугал. Представляете? Отец купил матери шелк на платье. Не такой нарядный, не с ромашками — в горошек. Синий-синий, с белыми горошками. Что теперь будет? Отец уверен, что тот материал я бросила Ляксандре в лицо. А я не бросила. Рочкене шьет маме платье из него. Два раза уже Эле мерила платье из материала, который я не бросила. Сидит это платье на Эле как влитое. Что же теперь будет?
Ох и разозлится мама, когда я принесу от Рочкене красивое платье с пышными рукавами! И ворот у платья с глубоким вырезом — Эле так захотелось. Ведь платье-то выходное. Может, в нем Станкунене когда-нибудь в город выберется? Давно она в городе не была… А может быть, на море взглянуть поедет? Говорят, колхозники ездят к морю. Конечно, в хороших колхозах бывают такие экскурсии. Но, может быть, и наш когда-нибудь заделается хорошим, устроит экскурсию?
