— Ивановна, что с вами? — несмело спросил он.
— Ох, Василий Сергеевич, посмотрела я, как вы молотком-то стучите, да вспомнила я сыночка своего, — причитала она.
Василий стоял перед хозяйкой с молотком в руке и не знал, что ему делать. О сыне своем Ивановна никогда и ничего не говорила. Однажды Василий спросил о родителях Иринки, но она тогда только скорбно вздохнула и промолчала.
— Да вспомнила соколика своего. Да нешто так мы жили бы с Иринушкой, да нешто не отдохнула б она после школы, а то ведь сразу пошла, ненаглядная моя, хлебушко зарабатывать. А он, сыночек мой, соколик мой, сложил свою головушку. Уж сколько я слез пролила, одному богу известно… Работал Володюшка мой в МТС, на комбайне. А как война началась, ушел на фронт и не вернулся… Иринушке тогда второй годик шел, и не помнит, бедняжка, какой отец у нее был.
— А мать? — осторожно спросил Василий.
Ивановна помолчала немного, вытерла передником глаза и тихо продолжала:
— Мать Иринушки, из соседнего села она, из Успенки. Там Володя, бывало, хлеба убирал своим комбайном, вот и познакомились они, поженились и жили так, что нарадоваться я на них не могла. А потом, как узнала, что Володюшка убит, затосковала, бедная, белый рвет ей стал не мил. Ну и время было тогда тяжелое: сколько ни плачь, сколько ни горюй, а работать надо. В колхозе-то нашем остались старики немощные да мы, бабы, а хозяйство и тогда было большое, работы всем хватало. Поехала однажды моя Настюша за сеном да под буран и попала. Сутки целые по степи плутала, простыла, видно, приехала домой и слегла в постель. А недели через две похоронили мы ее. — Ивановна снова разрыдалась. Худые острые плечи ее судорожно вздрагивали.
Немного успокоившись, она горестно добавила:
— Так вот и живем с Иринушкой, сиротка она, круглая сиротка.
Василия тоже осиротила война: в сорок третьем под Ленинградом погиб отец. Сейчас отец, как живой, стоял перед глазами — у него мягкие пшеничные усы, синие, синие глаза, как два глубоких озерка, добрая и какая-то радостная, будто утреннее солнышко, улыбка. Общительный, никогда не унывающий мастеровой человек, отец был влюблен в ремесло каменщика и гордился своим ремеслом. Ему ничего не стоило прийти домой и с неподдельной радостью сказать: «Ну, женушка, укладывай вещишки, пакуй свои кухонные инструменты — опять переезжаем». Это «опять переезжаем» звучало у него так, будто предстоял не переезд на новое место жительства, а увлекательная и очень нужная прогулка.
