— Мир говоришь. Мир это можно, это дело богоугодное. Господь наш милостивый, всем людям в мире жить проповедовал. — Подтягивая к себе очередное блюдо, кивнул головой Бруно. — Мы ведь, смиренные его слуги, для того и стараемся, чтобы между народами мир наладить.
— Не больно-то у вас пока получается. — Буркнул, о чем-то своем думая Владимир. — Вон, Польский король Болеслав Храбрый, уж, сколько годков с императором Германским, из-за какого-то куска земли бодаются. Правда, мне грех жаловаться, я под это дело у Болеслава, Червенские земли оттяпал, где теперь мой сын Всеволод княжит, а чтобы Болеслав об этих землях сильно не печаловался, его дочку, своему сыну Святополку в жены взял.
— Значит, так Господу угодно было. — Со знанием дела поднял палец к верху Бруно. — В землях этих теперь мир царит, не об этом ли мы только что с тобой говорили? Да Болеславу урок. Не мерился бы силой с нашим императором, никто бы ничего не отнял.
«А як-жешь», — усмехнулся про себя Владимир, но вслух ничего не сказал. Так они целый месяц проговорили. Бруно жаловался иногда, что не понимает людей. Они им истину в массы несут, а несознательные граждане, не понимая своего счастья, упорствуют, и никак к свету повернуться не хотят. Вот, взять, к примеру, даже его, князя. Во всех отношениях просвещенный человек, а подданные, в большинстве своем, в темноте прозябают.
— А как им счастье узреть? — Отвечал епископу Владимир. — Многие, и слыхом о тех землях, где Господь жил, не слыхивали. Для них это вроде, что-то сказки заморской. А как к сказкам относятся? Послушали рты пораззявив, головами покивали на страсти заморские, глаза округлили, от того что люди бога на смерть определили, да и забыли благополучно, своими делами занимаясь.
— Людей просвещать надо. — Кивал согласно головой Бруно. — Без этого беда. Вот поэтому и хожу я по белу свету, покоя не ведая. Чтобы люди истинного бога узрели, да в свое сердце приняли, а не сижу сиднем, за стенами монастырскими, крепкими. — Не удержавшись, кидал он камень в огород митрополита, и поглядывал на Владимира, пытаясь определить, долетел до его сознания тот камушек, али нет.
Владимир, нужно отдать ему должное, тут же делал озабоченный вид, да постукивал пальцем по подлокотнику, вроде того, как принял к сведению сказанное, а сам тем временем, о другом думал. Только бы Бруно слово сдержал, да с Печенегами о мире договорился. Война-то эта сейчас, ни ему, ни самим Печенегам совсем не нужна. У него внутренних проблем накопилось, а Печенеги с Половцами бодаются, за свои степи любимые. Так что, тут ни ему, ни им, от этой войны прибытка нету. Только вот Печенеги обозлились на него шибко, непонятно почему, да так сильно, что и говорить не хотят. По этой причине и обхаживал Владимир епископа заморского, чтобы через его посредство можно было, хоть как-то разговор начать. В связи с этим, самолично Бруно до границы со степью проводил, и даже на Михаила не глянул, который возле дверей отирался в терзаниях, а не переметнулся ли князь в латинскую веру.
