И Кучерявый, поднимаясь по багульниковой лиственничной тайге, с улыбкой вспоминал недавний случай.
В паре с Луневым площадь одного топографического планшета снимал его закадычный друг Коля Юнох. В то время за сезон вычерчивали один планшет два топографа. Для этого они должны были поставить несколько триангуляционных пунктов пятого класса и особенно на границах съемки своего района. Пункты представляли собой деревянные пирамидки не более трех-четырех метров высотой. Их ставили на наиболее высоких сопках, чтобы со всех других было видно.
Поставив пирамидку вблизи границы съемочного района, Юнох ушел дальше. В это время Лунев должен был засечь и нанести на планшет эту вершину. Ему немного мешала промежуточная залесенная сопка. Нужно было идти к ней и терять время на расчистку леса. Однако предприимчивый топограф пришел к другому решению.
— Мальчики, видите вон ту сопку с пирамидкой? Так вот кройте туда и переставьте пирамидку метров на сто пятьдесят вправо. Нет, не разбирайте ее, а возьмите за ноги и передвиньте. Да смотрите не на склон, а на плоскотинку, чтобы на вершине осталась.
Рабочие с удовольствием выполнили это задание. Они предвкушали смешное удивление Юноха. Да и топоры тупить на рубке не придется.
Через несколько дней Юнох, беря обратные засечки, никак не мог обнаружить своей пирамидки. Сопка та самая и просека есть, а пирамидку как корова языком слизала. После долгих раздумий и предположений пришлось отправиться обратно на ту сопку. Целый день на переход потратили. Пришли, и все стало понятно: от Лунева пункт хорошо видно! Значит, Венька перетащил пирамидку и уже наверняка теперь засек ее — обратно не перенесешь, и пришлось рабочим Юноха рубить вторую просеку.
И почему это Венька, такой быстрый и хитрый, подружился с этим медлительным эстонцем?
Михаил еще не знал правила единства противоположностей и мудрости тяготения различных характеров. Работавшие в паре много лет Лунев и Юнох в точности отвечали метким стихам А. С. Пушкина:
Они сошлись. Вода и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не так различны меж собой.
Именно столь различны были эти два топографа. Один — спокойный, флегматик, другой — холерик, подвижный, как ртуть. Один — коренастый, рыжий, другой — поджарый, брюнет. Один говорил только тогда, когда уж очень сильно понадобится, когда уж нельзя совсем обойтись без звукового выражения своих мыслей, другой, соперничая с пулеметом в быстроте, извергал каскад остроумия и не мог минуты посидеть спокойно без того, чтобы кого-нибудь не задеть острым словом, рассказать смешной случай или анекдот.
