Но вот в поле зрения появляется перекат. Сначала возникают светлые пятна крупных камней, затем более мелких. Дно как бы стремительно летит на тебя. Валуны и галька мелькают мимо, сливаются в общее, недифференцированное на составляющие элементы как бы полосатое дно. Только тут возникает чувство «относительности», и тогда замечаешь колоссальную скорость собственного движения, неразрывного с лодкой. Ощущая быстроту, начинаешь оценивать огромную трудность работы лоцмана. Знание фарватера на Бурее — дело невозможное. Пока неделю-две протянули на бечеве лодку вверх по течению, к обратному пути фарватер на перекатах уже изменился. Там, где был канал стока, бешеное течение подкатило валун, и он зло оскаливает свой зуб при малой воде, загородив бывший фарватер, а где-то сбоку, на месте только что подмытой и отброшенной в сторону груды гальки образовалась ложбина. Дело памятью здесь не исправишь; нужна быстрая реакция, способность моментально оценивать обстановку и мгновенно, а главное, правильно на нее реагировать. Нужны и силы, чтобы, ворочая тяжелым веслом, в бешеном течении придать летящей стрелой тяжелой лодке нужное направление. Малейшая растерянность, нетвердое или неуверенное движение — и двухтонная лодка, нагруженная ценнейшим материалом экспедиции — плодами титанического и небезопасного труда целого лета, может оказаться вверх дном, отдав на волю волн все содержимое.
Наконец и плес!
Лодка плавно закачалась на волнах широкого плеса. Дно быстро погрузилось в невидимость буроватой воды и шуршащего сала. Гребцы закурили. Невольно и уже с большим вниманием я посмотрел на лоцмана. Он все так же стоял на корме, прижав конец кормового весла засунутой в карман рукой.
— Ну и работка у вас. Ведь недолго и ревматизм схватить или, чего доброго, о камень расшибиться. Давно работаете? — обратился я к лоцману.
— Ревматизм у меня был, когда учительствовал, а теперь вылечился.
— Вы были учителем? — удивился я еще больше.
— Да, преподавал литературу в средней школе в Челябинске. Да что-то надоело. Каждый год одно и то же, да ребята, что ни год, то баловней. Решил попытать счастья на Дальнем Востоке. К тому же действительно ревматизмом болел, а под Владивостоком, рассказывали, лечебные грязи есть. Вот и поехал.
Под Читой меня обворовали. Только и оставили в чем был. Доехал до Свободного. В поезде слышу, угольная экспедиция на Чекунду идет и платят хорошо. Решил сойти. Сошел в Бурее. Опоздал — экспедиции уже не было. Есть нечего. Спасибо, лодка с грузом вверх шла — гребцов не хватало. Не пропадать же, думаю. Нанялся в гребцы. Вверх со станции Бурея груз в Чекунду отправляли. Без малого все триста километров бечевой тянули. Только на больших плесах и плыли. А ведь сами видите, где они — большие-то плесы. Бурея с характером. Перекат на перекате. В первый рейс небо с овчинку показалось: дожди, вода холодная, камни, комары, сопки. Хотел в Чекунде уйти, да некуда. Поплыл обратно с пустой лодкой. Денег за рейс получил порядочно, и все же пришлось опять лодку вверх тянуть. Смотрю, не так-то уж и трудно и даже интересно с этой взбалмошной рекой поспорить. Заработки хорошие — три рейса в год. Как начал в ледяную-то воду лазить — лучше всяких грязей помогло. Вот уже шестой год плаваю и не то что сердце или ноги, гриппом ни разу не заболел. Теперь всю Бурею, как жену, знаю, каждый камушек — как сына…
