Подождите, сказала я, стала одеваться и стала думать.
Кто-то донес? Соседки — нет, хотя муж той, слева… Не нравился мне этот муж. На кого он мог донести? На Ядю? На доктора Кальтман? Доктор прибежала из больницы, с Умшлагплац[85]… Халат набросила на пальто, кто-нибудь мог удивиться: почему поверх пальто, почему не как у людей…
Теперь целый день буду мучиться: кто выглянул с конца коридора?
Если евреев в гетто…
Портной — в их квартиру…
Гинальская — к портному…
Возьму шляпу, подумала — и надела темно-синюю, с небольшими полями, с бантом. Рано было, никто еще не ушел на работу, все стояли в дверях и на меня смотрели. Ты, Марыня, живой к нам уже не вернешься, сказал кто-то.
Это было отделение железнодорожной полиции, на Аллеях, около детской больницы. Мы шли по Сенной, потом по Желязной, полицейский помалкивал, ну и я молчу, только думаю: Рута? Ядя? Доктор Кальтман?
Молилась.
Как всегда, Брониславе[86]. Уже сто лет блаженная, должна себя показать.
Помоги, просила. Мне помоги и тому, кого там держат в участке, опять небось шмальцовник[87] привел. Бронислава, Ты целый город от заразы спасла, что для Тебя эти несколько человек.
Я спокойно шла, невинным шагом. Я им всегда вдалбливала: помните, ходить надо невинно.
Омега она называлась.
Больница эта.
Нет ее уже, полицейского участка тоже нет, я недавно проверяла, нету, в метро перенесли.
Двое их было, небритые, помятые, какие-то расхристанные. Один стоял, другой сидел за письменным столом и набивал гильзу. Одну папиросную бумажку порвал, вторую, отодвинул табак и спросил аусвайс[88].
Островская… Мария, дочь Миколая… А Эмилия? Вы знаете Эмилию Островскую?
Что я, сестру свою не знаю? — удивилась я, но начала немного волноваться.
У вас сестра — еврейка? — ухмыльнулся тот, что стоял.
Что-что? — сказала я с ужасным возмущением в голосе. У меня еврейская сестра?!
Женщины мне потом говорили, что я кричала, они в камере услышали мой крик.
Я? Кричала?
Я голос не повышаю.
Я им сказала: да вы что.
Только три слова.
И посмотрела на них.
И добавила, что со мной такие номера не проходят.
Позвала: Миля! Ты здесь?
Они были там, обе.
Навещают, а как же.
Очень участливые.
Ну что, Марыня, как себя чувствуешь?
Заботливо так, приветливыми своими голосами… Обе. Ядина дочка и дочка доктора Кальтман.
Я возвращаюсь, говорю им.
Куда? — спрашивают и делают вид, что удивились.
Как куда? На Сенную.
Нет уже, Марыня, Сенной. Во время восстания разрушили, не помнишь?
Я злюсь: ведь я знаю, что на Сталёвую, я же знаю. А они говорят: Мария, здесь тебе хорошо, ты не можешь быть дома одна.
