— Я слушаю! — промолвил Кадудаль.
— … не возвращайтесь, не предупредив меня; в противном случае не удивляйтесь, что к вам будут относиться как к врагу.
— Это будет честь для меня, генерал, ибо тем самым вы докажете, что меня стоит бояться.
Жорж отвесил поклон первому консулу и вышел.
На другой день во всех газетах можно было прочитать:
«После аудиенции, которую Жорж Кадудаль получил у первого консула, он попросил разрешения беспрепятственно выехать в Англию.
Такое разрешение было ему дано при условии, что он вернется во Францию лишь с дозволения правительства.
Жорж Кадудаль дал слово освободить от присяги всех командиров-мятежников, которые считали себя связанными ею, пока он вел борьбу, и которых он избавил от нее фактом своей капитуляции».
И в самом деле, вечером того же дня, когда состоялась аудиенция у первого консула, Жорж отправил во все те концы Франции, где у него имелись сообщники, следующее циркулярное письмо:
«Поскольку продолжение войны, на мой взгляд, неизбежно принесет беды Франции и разорение моему родному краю, я считаю Вас свободными от клятвы, которую Вы мне дали и которую я потребую вновь лишь в том случае, если французское правительство нарушит обязательства, данные мне и одобренные мною как от Вашего имени, так и от моего.
Если же за притворным миром было скрыто какое-нибудь предательство, мне придется вновь воззвать к Вашей верности, и, у меня нет сомнений, Ваша верность откликнется на мой призыв.
ЖОРЖ КАДУДАЛЬ».
Как и все письмо, имя каждого из роялистских предводителей, которым этот циркуляр был адресован, было написано Кадудалем собственноручно.
Пока в салоне Людовика XIV проходила эта примечательная встреча, Жозефина, уверенная в том, что Бурьенн один, накинула пеньюар, вытерла покрасневшие глаза, нанесла на лицо тонкий слой пудры, сунула свои креольские ножки в турецкие бабуши из расшитого золотом небесно-голубого бархата и быстро поднялась по небольшой внутренней лестнице, которая вела из ее спальни в молельню Марии Медичи.
Подойдя к двери кабинета, она остановилась, обеими руками сдерживая биение сердца; затем заглянула внутрь, осмотрелась и, видя, что Бурьенн в самом деле один и пишет, сидя спиной к ней, она мелкими шажками неслышно пересекла всю комнату и положила ему руку на плечо.
Бурьенн с улыбкой обернулся, ибо по легкости этой руки понял, кто на него оперся.
— Ну что, — спросила Жозефина, — сильно он рассердился?
— Должен признаться, — ответил Бурьенн, — что разразилась настоящая буря, хотя и без дождя. Гром гремел, молнии сверкали.
