— Почему же? — спросил Ролан, исчерпав все свои силы в столь же безнадежной, сколь и бесполезной борьбе.
— Да потому, сударь, что вы уже в плену.
Факт был настолько очевиден, что возразить на это было нечего.
— Ну так убейте меня! — вскричал Ролан.
— Мы не хотим убивать вас, сударь.
— Так чего же вы хотите?
— Чтобы вы дали нам слово, что больше не будете принимать участия в сражении; с таким условием мы отпустим вас, и вы будете свободны.
— Ни за что! — крикнул Ролан.
— Прошу прощения, господин де Монтревель, — произнес Золотая Ветвь, — однако вы поступаете нечестно.
— Нечестно?! Ах ты, мерзавец! Ты оскорбляешь меня, будучи уверен, что я не могу ни защитить себя, ни проучить тебя!
— Я не мерзавец и не оскорбляю вас, господин де Монтревель; однако я говорю, что вы, не давая нам своего слова, вынуждаете караулить вас и лишаете генерала девяти солдат, которые могли бы ему пригодиться. Вовсе не так поступил по отношению к вам генерал Круглоголовый: у него было на триста солдат больше, чем у вас, а он отослал их прочь. И теперь нас всего девяносто один против ста.
Лицо Ролана вспыхнуло, но почти сразу же покрылось смертельной бледностью.
— Ты прав, Золотая Ветвь, — ответил он. — Ничего не поделаешь, я сдаюсь. Можешь идти со своими товарищами сражаться.
Шуаны радостно закричали, отпустили Ролана и с кличем «Да здравствует король!», размахивая шляпами и ружьями, ринулись в гущу сражавшихся.
Какое-то время Ролан так и стоял, освобожденный от их надзора, но обезоруженный в физическом отношении своим падением, а в нравственном — своей клятвой. Затем он сел на пригорок, еще покрытый плащом, который служил скатертью во время недавнего завтрака. Отсюда ему было видно все поле боя, и, если бы глаза его не застилали слезы стыда, от него не ускользнула бы ни одна подробность сражения.
Кадудаль стоял в стременах, среди огня и дыма, подобный демону войны, такой же неуязвимый и гневный, как и он.
Мало-помалу зрение Ролана прояснилось: жар гнева осушил слезы стыда.
Среди зеленеющих хлебов, едва начавших пробиваться из земли, виднелись разбросанные там и сям тела убитых шуанов, их было человек двенадцать.
Однако республиканцы, стиснутые все вместе на дороге, потеряли людей вдвое больше.
Раненые ползли по открытому полю, словно покалеченные змеи, и продолжали сражаться: республиканцы — штыками, шуаны — ножами.
Ну а те, кто оказался слишком далеко для того, чтобы драться врукопашную с такими же ранеными, как они, перезаряжали ружья, вставали на колено, стреляли и снова падали.
