Подобные слухи обрели новую почву, когда стало известно, что Петр III переводит ближе к Санкт-Петербургу несчастного Ивана, почти от рождения находившегося в заключении, и когда выяснилось, что император посетил его в тюрьме.
Этот поступок и в самом деле был знаменательным: признанный как наследник императрицей Анной, незаконно и насильственно изгнанный с трона Елизаветой, Иван являлся естественным преемником Петра, если предположить, а такое было вполне вероятно, что у Петра не будет наследника.
И потому нетрудно уже было распознать — точно так же, как по характерным воздушным течениям в атмосфере и по характерным скоплениям облаков на небе моряк распознает приближение бури, — так вот, нетрудно уже было распознать по колебаниям, так сказать, почвы под ногами неотвратимое приближение одного из тех землетрясений, во время которого шатаются троны и слетают с плеч коронованные головы. В разговорах людей звучали лишь жалобы, недовольный ропот, робкие вопросы, отрывистые высказывания; каждый, чувствуя, что такое положение не может продолжаться долго, старался прощупать соседа и узнать, что тот думает, чтобы высказать ему свои собственные мысли. Императрица, прежде грустная, стала озабоченной, и постепенно лицо ее вновь приобрело выражение спокойствия, за которым великие сердца таят грандиозные замыслы. Народ трепетал, слыша искусно посеянные слухи; солдат внезапно будили невидимые барабаны, которые, казалось, призывали их быть наготове; по ночам таинственные голоса кричали: «К оружию!» — и тогда в кордегардиях, в казармах, даже внутри дворцовых оград солдаты собирались, спрашивая друг друга:
— Что-нибудь случилось с нашей матушкой?
И, качая головой, грустно отвечали:
— Нет у нас вожака! Нет вожака!
Но все они ошибались: вожак был, было даже два вожака.
В армии в это время состоял один никому не известный дворянин, который владел лишь несколькими крепостными и имел братьев, служивших солдатами в гвардейских полках, тогда как сам он был адъютантом главного начальника артиллерии и при этом обладал прекрасной внешностью, огромным ростом и необычайной силой: он сворачивал серебряную тарелку, словно лист бумаги, ломал стакан, растопырив внутри него пальцы, и останавливал за заднюю рессору несущиеся во весь опор дрожки.
Его звали Григорий Орлов, и он был потомок молодого стрельца, которого, как мы рассказывали, Петр I помиловал в тот страшный день, когда с плеч слетели две тысячи голов и на виселицах закачались четыре тысячи трупов.
