В конце трапезы распахнулась дверь комнаты и вошла дочь Нана. Это была красивая стройная галльская девушка, гибкая как тростинка, белокурая, с голубыми глазами. Она на мгновение остановилась на пороге, окинув взглядом воинственных собравшихся, чтобы выбрать из их числа того, кого ей предстояло сделать царем. И вот среди этих диких воинов исполинского роста, с красными от известковой воды волосами и рыжими усами, облаченных в полосатые сагумы, которые были застегнуты у них под подбородком металлическими пряжками, она заметила юношу, отличавшегося неведомой для ее страны красотой. Его глаза и брови были темными, длинные черные волосы благоухали; на нем была белая хламида, позволявшая увидеть его обнаженные женственные руки; его головной убор, туника и сандалии были пурпурного цвета. То ли зачарованная, то ли охваченная прихотью, девушка не могла оторвать глаз от незнакомца; она направилась прямо к нему и, не обращая внимания на окружавших ее воинов, с нежной улыбкой протянула ему чашу. В ту же секунду гости поднялись из-за стола, издавая ропот. Но, как рассказывает Аристотель, Нан увидел в этом поступке внушение свыше и повеление богов. Он протянул руку фокейцу, назвал его своим зятем и в качестве приданого дочери отдал залив, у которого ее избранник ступил на сушу. Эвксен тотчас отправил галеру и треть своих спутников в Фокею, поручив им набрать на родине колонистов, а сам с теми, кто остался, основал на высоком мысе, вдававшемся в Средиземное море, город и назвал его Массалия; позднее город последовательно переименовали: римляне в Марсилию, провансальцы — в Марсилло, а французы — в Марсель.
Тем временем посланцы Эвксена, вернувшись в Фокею, поведали, чему они стали свидетелями и как их капитан стал зятем царя, основателем колонии, и призвали собрать в материнском улье новый рой, чтобы заселить основанный Эвксеном город. Услышав об этой чудесной истории, искатели приключений явились толпой, получив от государственной казны съестные припасы, инструменты и оружие; они везли с собой саженцы винограда и олив, и к тому времени, когда корабль должен был поднять якорь, на него перенесли огонь из священного очага Фо-кеи, с тем чтобы зажечь на вечные времена священный очаг в Массалии, которая воспринимала через посредство этого пламени, символа жизни, частицу бытия своей материнской земли; и тотчас же длинные фокейские галеры, у которых Геродот насчитывал пятьдесят весел, отправились
