Перголезе.
Не знаю, какое действие произвела эта глубоко благочестивая сцена на моих спутников; что же касается меня, то я подошел к капелле герцога Людовика II, погруженной в беспросветную тьму. Облокотившись на памятник, представляющий собой, согласно трогательному обычаю того поэтического времени, второе брачное ложе, где герцог возлежал подле своей супруги, я почувствовал, как меня захлестывает эта всепроникающая гармония. И тогда я постиг, что такое экстаз, восторг, монастырские видения, и, словно Иоадай, ощутил себя готовым предрекать второй Иерусалим.
Пусть те, кто мне не верит, отправятся в полночь послушать стенания органа и рыдания «Stabat Mater».
И те, и другие смолкли, а я все еще продолжал их слышать. Вероятно, меня уже долго искали и не могли найти, потому что внезапно посреди глубокой тишины я услышал, как меня окликают по имени. Я вздрогнул, столь неожиданным был для меня этот человеческий голос, призывавший меня на землю. Открыв было рот, чтоб отозваться, я не осмелился это сделать: мне казалось святотатством говорить вслух. Молча я присоединился к Жадену и г-ну де Шамбону: они стояли, разглядывая при свете факела стрельчатую арку свода, где было изображение женщины с изящными, почти греческими формами, которая, извиваясь, играла с химерой, — то был символ разума художника, борющегося со своей фантазией.
Впрочем, обитатели Сувиньи, утратив представление о том, в каком из поколений их отцов была заложена эта церковь, и не понимая, как могли человеческие руки создать подобные чудеса, приписывают ее возведение волшебницам. Пастушка, заснувшая рядом со своим стадом, проснулась на рассвете, и перед ней в утреннем тумане, на том месте, где накануне росли деревья и бежал ручей, возникла церковь с остроконечными колокольнями, галереями, украшенными фестонами, и ажурным главным входом. Оцепенев от изумления, бедная девушка замерла в неподвижности, и теперь на ее месте находится каменное изваяние, которое поныне можно увидеть у подножия одной из башен церкви.
Десятого июля 1830 года госпожа герцогиня Ангулемская, возвращаясь с вод Виши, посетила монастырскую церковь Сувиньи. Она приказала открыть усыпальницу, где покоились ее предки, и, преклонив колени, долго молилась около их гробниц. Когда она поднималась, ее взгляд остановился на гербовом щите Бурбонов, с которого были соскоблены три лазоревые лилии и слово «Надежда» — девиз ордена Золотого щита; она спросила, кто совершил эту порчу, и ей ответили: «Народ». — «То, что они уничтожили лилии, — промолвила она, — я еще могу понять, но слово «Надежда»… Где же мы теперь отыщем его, если оно стерто даже с гробниц?»
