Пока мы рассматривали это сооружение, проявляя к нему интерес любителей древностей, понятный только тем, кто его разделяет, и, как нам всегда казалось, непостижимо чуждый прежде всего архитекторам, появился кюре и подошел к нам с братской учтивостью светского человека, способного с первого взгляда распознать себе подобных. По нашему багажу он сразу же догадался, что мы художники. Наша коляска на минуту заставила его усомниться в правильности этого предположения, но, войдя в церковь, он увидел Жадена с карандашом в руках, и тут все сомнения у него отпали; он пригласил нас заглянуть к нему домой. Это предложение было сделано с такой предупредительностью, он сопровождал его настояниями, столь естественными для парижанина в изгнании, а кроме того, в его словах чувствовалось столько сердечной теплоты, что мы, не колеблясь, приняли это приглашение и последовали за священником в его дом.
Нас проводили в гостиную, где повсюду можно было увидеть сочинения наших нынешних писателей и альбомы с рисунками наших лучших живописцев. На стенах висело несколько портретов наших современников. Рядом с Ламартином и Виктором Гюго я обнаружил свой портрет и, признаться, не только почувствовал себя польщенным таким соседством, но и испытал радость от того, что мое изображение успело попасть в этот дом отшельника, который мы посетили, еще до меня. По-видимому, г-ну де Шамбону (так звали нашего хозяина) показалось, что он меня узнал. Поскольку у меня не было причины сохранять инкогнито, ибо я не принц и не танцовщик, мне вполне можно было назвать свое имя. Десять минут спустя мы уже чувствовали себя так, словно находились в одной из гостиных предместья Сен-Жермен.
Когда вы находитесь в провинции, долго держа запертыми в своем сердце воспоминания о парижской жизни, о своей дружбе с собратьями по ремеслу, о своем преклонении перед художниками, и вам недостает рядом с собой не только ума, сходного с вашим и способного вас понять, но и памяти, хранящей иные имена, помимо тех, какие вы забыли, нет ничего более приятного, чем узнать по одному слову, мелькнувшему, словно электрический разряд, что вы встретили, наконец, человека среди окружающей вас растительной жизни; и тогда ваше сердце переполняется радостью, все ваши воспоминания жаждут выйти на свободу, они теснятся на ваших устах, а затем вперемешку, обгоняя друг друга, вырываются наружу, словно несчастные дети, которые были заперты всю неделю в стенах коллежа и перед которыми в воскресенье распахнули дверь их тюрьмы. Вы говорите не останавливаясь, бессвязно, без какого-либо определенного смысла; вы лишь называете имена — и все; вы лишь приводите названия произведений — и ничего больше; однако, когда у вас появляется полная уверенность, что вы и ваш собеседник — люди одной породы, что вы проявляете сходные чувства перед лицом одних и тех же явлений, что вы передаете эти чувства похожими словами, высказываете одни и те же мнения, — вот тогда вы наводите порядок в своей речи, вы пользуетесь сложными предложениями, вы делаете разумные умозаключения.
