“Маркиз! Подумайте о Боге и о вашей душе, ибо вам предстоит умеретьГ При этих словах маркиз словно обезумел; он снова бросился к моим ногам, заклиная меня еще раз пойти к королеве и умолять ее о прощении и помиловании, и тогда я пошел. Ее Величество сидела в своей комнате; лицо ее было спокойно и не выражало никаких чувств; я приблизился к ней и, припав к ее ногам, со слезами на глазах и рыданием в сердце принялся молить во имя страданий и ран Иисуса Христа проявить милосердие и простить маркиза. Королева дала мне знать, сколь она огорчена тем, что не может выполнить моей просьбы, ибо вероломство и злонамеренность, какие было угодно проявить в ее присутствии этому несчастному, лишают его всяких надежд на помилование и прощение, и добавила, что колесованию зачастую подвергают тех, кто заслуживает такой казни в меньшей степени, чем этот предатель.
Видя, что мне никоим образом не удается мольбами воздействовать на сознание королевы, я осмелился напомнить ей, что она находится в доме короля Франции и что ей следует воздержаться от намерения совершить здесь казнь, ибо король вряд ли сочтет это допустимым; в ответ на это Ее Величество сказала, что она творила свой суд перед лицом алтаря и что она призывает Бога в свидетели, питает ли она личную неприязнь к маркизу и не отринула ли она всякую ненависть, обвиняя его лишь в преступлении и предательстве, не имеющих себе равных и способных возмутить каждого; помимо этого, она заявила, что король Франции поместил ее в своем доме не как беглую пленницу и что она имеет полное право проявлять свою волю, творя суд над своими слугами в любом месте и в любое время, неся ответ за это перед одним лишь Богом, и добавила, что совершаемому ею можно найти примеры; конечно, я мог бы возразить королеве, что тут есть некое отличие, и если короли позволяют себе нечто подобное, то они делают это у себя дома, а не в чужих краях, но, опасаясь проявить излишнюю настойчивость, я воздержался от этих слов, в которых мог бы себя впоследствии упрекнуть. И все же в заключение я сказал ей: “Сударыня! Во имя того почтения и уважения, какое вы снискали во Франции, и в уповании, которое всякий добрый француз извлекает из вашего умения решать важные дела миром, покорнейше прошу Ваше Величество избежать того, чтобы этот поступок, хотя и справедливый с вашей точки зрения>у произвел на людей впечатление жестокого и поспешного; проявите лучше великодушие и милосердие к несчастному маркизу илиу по крайней мере, передайте его в руки королевского правосудия и велите судить его по установленным правилам; тем самым вы будете вполне удовлетворены, сударыня у и при этом сохраните то восхищение, какое вызывают у всего мира все ваши деяния!” — “Как, отец мой?! — воскликнула королева. — Мне, имеющей полное и безоговорочное право вершить правосудие над моими подданными, снизойти до того, чтобы выступать в суде против вероломного слугиу чье коварство и предательство установлено мною, а удостоверяющие это бумаги составлены и подписаны его собственной рукой?” — “Это верно, сударыня, — отвечал я, — но ведь Ваше Величество в большой степени лицо заинтересованное ”. — Королева прервала меня: “Нет, нет, отец мой! Я сама сообщу обо всем королю Франции. Возвращайтесь и позаботьтесь о душе маркиза; поступая по совести, я не могу пойти на то, о чем вы меня просите ”. И с тем она отослала меня обратно.
