. Через десять лет, в 1880-е годы, журналисты, по-прежнему дивясь регулярности, с которой повторялся этот, индивидуальный акт, по-прежнему прибегали к метафорам из сферы медицины и массовой коммуникации: «Мания самоубийства среди юношества, принимая с каждым днем все большие размеры, решительно становится общественным недугом; наши молодые люди исчезают один за другим; они, точно сговорившись по телеграфу, уходят из разных мест на тот свет одновременно, служа неиссякаемым материалом для хроники ежедневных происшествий»
[276]. В эти годы «эпидемия» свирепствовала с особой силой на страницах «Недели», одного из немногих новых органов печати, не вышедшего из обращения
[277]. В 1886 году «Неделя» отметила, что самоубийства не только сделались обычным явлением в газете, но и описывались с помощью привычного языка: «Самоубийства давно уже сделались обычным явлением нашей жизни. Никто теперь не удивляется, встречая в каждом номере газеты несколько известий о том, что такой-то или такая-то пустили себе пулю в череп, приняли какого-нибудь яду, бросились под поезд железной дороги или иным путем покончили свои счеты с жизнью. Явились даже особые выражения, указывающие как на постоянство этого печального явления, так и на широкую степень его распространения: в редкой корреспонденции о самоубийстве мы не встретим выражения: „обычная весенняя или осенняя эпидемия самоубийств уже началась“, или: „жертвами нынешнего сезона самоубийств являются“ и т. д.»
[278] Это был язык компромисса: в начале 1870-х годов газеты объявили об «эпидемии самоубийств»; через десять лет необходимо было обновить привычные идиомы — самоубийство было представлено теперь как сезонная эпидемия (по модели инфлюэнцы, а не холеры).
Большинство журналистов и их читателей приняли на веру идею об «эпидемии», понимая это слово буквально. В более поздние годы появился, по крайней мере, один скептический голос, публициста-радикала (и естественника) Николая Шелгунова: «В русской жизни самоубийства наблюдаются не сегодня и не вчера. Усиливается ли это явление и усилилось ли оно в 1888 году, достоверно неизвестно, потому что у нас нет точной статистики самоубийств. Но те, кому нужны самоубийства как „материал“, утверждают (тем более, что можно обойтись и без доказательств), что самоубийства увеличиваются»[279]. К этому времени самоубийства служили как материал для обсуждения целого ряда насущных вопросов дня.
