— С мамой я разговаривала, — проговорилась Софья. Она спохватилась, изменилась в лице, непроизвольно прикрыла ладошкой рот, и, желая исправить оплошность, усугубила признание, вырвавшееся из уст: «По телефону».
— Отлично! Значит, тёща, старая блядь, три месяца притворялась! Ничего, мол, не знаю, она со мной не советуется. Спасибочки, дорогие, спасибочки! Только зачем ты приехала? Проваливай к мамочке, и заодно прихвати своего ухажёра.
— Ты не прав, — тихо промолвил Дорошенко, испуганно наблюдавший за перебранкой. Голос его задрожал, он стал заикаться и от волнения перешёл на смесь русского и украинского языков: «Я — н-ни-ниякий нэ ухажёр. Цэ нэдомолвка».
— Мои глаза врут? Вчера на твоих коленях сидела не моя жена, а Матрёна Кочубей, дочь генерального судьи, крестница и любовница старого развратника, любимого твоего гетмана. — Гришино лицо залилось краской, он виновато моргал, подавленный шквалом обвинений. — Что ты плёл об автономии Сечи и неприятии женщин! Стоило сучке вильнуть хвостом и ты раз-два, готовчик!
Софья возмущённо вскочила со стула, но едва набрала в лёгкие воздух, чтобы разродиться грозной тирадой — раздался телефонный звонок. Она недовольно сморщилась, схватила трубку и гаркнула: «Алё!»
— Доченька, почему ты не звонишь? — По комнате распространился сладостный голос тёщи. — У тебя всё в порядке?
Софья буркнула: «Мама, я занята. Перезвоню позже», — и резко нажала на рычаг.
Благоухающий голос Клары Яковлевны окончательно лишил меня сдержанности.
— Чего ты бросила трубку?! Передала бы её мне. Я бы спросил старую стерву, где училась она актёрскому мастерству?! В какой театральной школе её научили притворству! Три месяца она нагло лгала, не краснея, и не бледнея. Типун ей на язык! Мать и дочь, два сапога пара. Одного поля ягодки! Салонные проститутки!
Лицо Софьи стало пунцовым:
— Женя, постыдись. Мы не одни.
Я запнулся, почувствовав, что перешёл все границы, сам не ожидал от себя вспышки ярости, для меня непривычной. Софья также была смущена. Поглядывая за Гришиной реакцией, она укоризненно на меня посмотрела.
— Я не узнаю тебя. Прекрати истерику. Мужчину грубость не украшает.
Вулкан гнева, внезапно вспыхнувший, молниеносно погас. Всё и без того ясно. Один из нас должен из квартиры уйти. Возмущаться и бушевать бесполезно. Настало время упаковывать чемоданы. Я молча развернулся, зашёл в спальню, открыл дверь кладовой, снял с верхней полки старый потёртый чемодан, из-за своего внешнего вида уважительно называемый Софьей, «саквояж моего дедушки».
