Встать. Суд идет.
— Слушается дело по обвинению Паршина, Шахматова, Черемина и Морковина в организации поджога новосибирской трикотажной фабрики... Обвиняемые, вы признаете себя виновными?
— Да, — отвечает на прямой вопрос каждый из четверых. Но на протяжении нескольких дней, пока идет судебное заседание, каждый пытается свалить главную вину на другого.
Только в последнем слове Шахматов сам подвел черту:
— Я понимаю, какое тяжкое преступление совершили мы перед народом. Если бы сейчас здесь, на месте суда, сидели мои племянники, люди уважаемые, занимающие высокие посты, они бы не стали столько дней разбираться — своими руками расстреляли бы меня. И я не прошу снисхождения, и все остальные тоже не имеют права на него.
Суд удаляется на совещание...
Осенью 1925 года в Новониколаевске[2] появился крепкий высокий старик, одетый просто, но не без изящества, широкоплечий, подтянутый, с военной выправкой, с лицом, не лишенным интеллигентности.
Профессия у него была скромная — мастер по ремонту швейных машинок: имелся соответствующий патент кустаря-одиночки на имя Трунченкова Степана Ивановича. Клиентуре он пришелся по душе точностью и добросовестным исполнением заказов, а главное, набором запасных частей к популярным в то время швейным машинкам немецкой фирмы «Зингер». Ничего предосудительного в поведении Трунченкова не замечалось, если не считать его трехчасовой беседы в германском консульстве. Но скоро все прояснилось — у Степана Ивановича в Германии проживала родная дочь — Мария Степановна Строганова, бежавшая за границу с мужем после разгрома армии Колчака. К ней, на старости лет, и решил поехать Трунченков — пожить в семейном кругу, понянчить внуков.
В консульстве он выяснил — получить разрешение на постоянное жительство в Германии весьма хлопотно, к тому же и дорого. «Откуда у старика такие деньги, — сокрушенно вздыхал Трунченков. — Ремонтом швейных машинок много не заработаешь. Едва-едва хватает на уплату налога кустаря-одиночки, на жизнь, и на старость отложить».
От второго брака были у Трунченкова еще двое детей, но как-то не заладились у них отношения с отцом. Дочь Евгения далеко, в Красноярском крае, сын, Николай, хоть и в Новосибирске, но старается держать родителя на некотором от себя расстоянии. «Ну и бог с ним, — говаривал Степан Иванович, — навязываться не стану. Может, когда и переберусь к Машеньке в Германию, она не выгонит. В консульстве обещали похлопотать».
