И вперился в Стрезера. Уэймарш принадлежал к той породе людей, которые всегда смотрят собеседнику в лицо, когда говорят о собственной персоне. Теперь и Стрезер позволил себе отдарить приятеля жестким взглядом, и это сразу же, как ему показалось, дало преимущество.
– Приятное известие для человека, который покинул дом только затем, чтобы свидеться с вами.
При этих словах в глазах Уэймарша вспыхнул мрачный, ни с чем не сравнимый огонь:
– Стало быть, только затем?
– Ну… в значительной степени.
– Мне показалось по вашим письмам, что ваша поездка имеет под собой какую-то подоплеку.
Стрезер замялся:
– Подоплеку? Под моим желанием побыть с вами?
– Под вашим угнетенным состоянием.
Уклончиво улыбаясь, так как совесть его была не совсем чиста, Стрезер покачал головой.
– Тут много причин сошлось!
– И ни одной главной, которая, видимо, вас подтолкнула?
Наконец-то наш друг смог ответить откровенно:
– Да, есть. Есть одно дело, которое связано с моей поездкой.
Уэймарш помолчал немного:
– Слишком личное, чтобы рассказать о нем?
– Нет, отнюдь… по крайней мере, вам. Только очень запутанное.
– Так, – сказал Уэймарш, вновь помедлив с ответом. – Я, быть может, в итоге и утрачу здесь способность соображать, но пока этого еще не произошло.
– Я изложу вам эту историю. Только не нынче ночью.
Уэймарш, казалось, сел еще прямее и еще сильнее сдвинул брови:
– Да почему же – мне все равно не хочется спать.
– Да, любезный друг, но мне хочется.
– В чем же тогда выражается у вас упадок сил?
– Именно в этом – в том, что я могу забыться на восемь часов подряд.
И Стрезер стал уверять приятеля, что, пренебрегая в ночные часы столь важным предметом, как постель, он портит себе впечатление от путешествия, которое именно потому ему так «мало дает». Наконец Уэймарш согласился отдать должное этим доводам, позволив уложить себя в постель. Ведя его, так сказать, твердой рукой, Стрезер помог Уэймаршу довести это дело до конца и, справляя последние мелочи – припуская лампу и накрывая приятеля одеялом, вновь подумал, что теперь в их отношениях он оказался в главенствующей роли. Он даже почувствовал нечто вроде снисхождения к Уэймаршу, который, укутанный со всех сторон и закрытый до подбородка, словно больной в палате, выглядел на белых простынях неестественно огромным, черным и в то же время каким-то жалким. Стрезеру чуть ли не стало жаль приятеля, подававшего голос откуда-то из недр постели:
– Так она и вправду имеет на вас виды? В этом причина?
