Фигасе, а еще меня называют двинутым.
– Я предпочитаю «маки», а ты? – спросил он. – Они такие поэтичные.
Этот пацан влюблен в компьютеры. Не пописывает ли он часом втайне от всех любовные романы о худеньком белом мальчике-гении, который занимается сексом с эппловским компьютером-полукровкой?
– Компьютер есть компьютер, – отвечаю. – А какой – мне без разницы.
Горди вздохнул.
– Ну так что, мистер Смельчак, собираешься весь день докучать мне своими плеоназмами или уже скажешь что-нибудь?
Плеоназмами? Это что еще такое? Но не спрашивать же Горди – еще подумает, что я безграмотный индейский дурачина.
– Что, не знаешь, что значит плеоназм? – спросил он.
– Вот еще, – говорю. – Знаю, разумеется. Тоже мне.
– Врешь.
– Нет, не вру.
– Нет, врешь.
– Откуда тебе знать?
– Оттуда, что у тебя зрачки расширились, дыхание немного участилось и пот выступил.
Ага, ладно. Значит, Горди – еще и человек-детектор лжи.
– Ну ладно, вру, – сказал я. – Так что такое плеоназм?
Горди снова вздохнул.
Я УЖЕ НЕНАВИЖУ ЭТОТ ВЗДОХ. ХОТЕЛОСЬ ДАТЬ ЭТОМУ ВЗДОХУ ПО МОРДАСАМ.
– Плеоназм – это избыточное повторение одной и той же мысли другими словами, – сказал он.
– А-а-а.
О чем он вообще говорит?
– Частный случай тавтологии.
– А, ты имеешь в виду тавтологию, типа масло масляное.
– Да.
– То бишь как если бы я сказал что-то вроде «Горди – хрен безухий и ухо без хрена», это было бы плеоназмом.
Горди улыбнулся.
– Это не совсем плеоназм, но забавно. Своеобычное у тебя остроумие.
Я засмеялся.
Горди тоже засмеялся. Но потом до него вдруг дошло, что я смеюсь не с ним, а над ним.
– Что смешного?
– Просто не верится, что ты сказал «своеобычное остроумие». Как будто ты голимый британец.
– Ну да, я немного англофил.
– Англофил? А это что еще такое?
– Это тот, кто любит старую добрую Англию.
Божтымой, это же натурально восьмидесятилетний профессор литературы, попавший в тело пятнадцатилетнего подростка.
– Слушай, Горди. Я знаю, ты гений и всё такое. Но всё-таки ты очень странный.
– Я осведомлен о различиях между мною и остальными. Но не стал бы классифицировать их как странности.
– Не пойми меня неверно. Я думаю, быть странным – классно. В смысле, ты погляди на всех великих – Эйнштейн там, Микеланджело, Эмили Дикинсон. Все они были сильно со странностями.
– Я на урок опоздаю, – сказал Горди. – И ты опоздаешь. Может быть, как говорится, перейдешь уже к сути?
Я смотрел на Горди. Он был крупный, сильный от таскания мешков и вождения грузовиков. Может, даже самый сильный умник в мире.
