— Правда…
По речке величаво плавали гуси, изредка переговариваясь между собой на своем гусином языке. Ласково пригревало солнце; это было последнее тепло. Пройдет несколько недель, и таранивцы начнут готовиться к зиме: обкладывать хаты кукурузными, ржаными или камышовыми снопами, засыпать в погреба картофель, чинить погребицы. Поплывет скоро в небе серебро бабьего лета.
Тепло и светло. Но не в людских душах. Гриша и не замечает никакой благодати вокруг; на сердце у него мрак и холод.
Бабушка говорит матери: «Ты себе мужа еще найдешь, а я сына — никогда».
Как это мама найдет себе другого мужа? Разве может быть у Гриши другой отец?.. А какой был у него отец!
Где появится бригадир, там и толпа вокруг. Знают люди: «кино» будет. Просили:
— Сбреши что-нибудь, Иван!
— Некогда. По лес надо ехать. Нашей бригаде выделили. На новые хаты. Насилу выклянчили. Нужно ехать, чтобы другие не подобрали. Вот таким кандибобером…
И спешил прочь под недовольный ропот:
— С какой это стати твоей бригаде? Чем она лучше других?
— Не знаю, у председателя спросите, — отмахивался на ходу, хлопая по голенищам кнутом. — На правлении так решили.
Повалили мужики гурьбой к председателю. Вваливаются к нему в кабинет:
— Значит, для любимчиков и лес есть?
— Каких любимчиков? Какой лес? — хлопает глазами председатель.
— Вон бригада Мовчана уже поехала. Конечно, Ивану, дружку твоему, нужна новая хата. А нам?!
— Какая хата?
— Не притворяйся! Выходит, одни у тебя сынки, другие — пасынки?
Председатель встает из-за стола, сводит косматые брови на переносице.
— Вы, сябры,[1] толком говорите!
— А что говорить. Правление выделило лес Мовчану? А нам?..
Упав на стул, председатель хохочет до слез.
— А чтоб ты был здоров, Иван, брехун, базарный коновал… Кандибобер ты несчастный.
На выдумки Ивана Мовчана люди не обижались, не отвечали злобой. Потому что, пошутив над человеком, Иван и уважал его, любил и в обиду не давал.
Где именины, где крестины, где свадьба — разве обойдется без Гришиного отца? На всю Таранивку шутник и балагур Иван Мовчан, или Кандибобер, как дразнили его за поговорку: «Вот так, вот таким кандибобером…»
А песни любил грустные, трогательные. Запоет, и не у одной молодки слеза навернется.
Частенько на гулянках просят отца: «Спой, Иване, про братика и сестричку».
И как бы ни было шумно, стихают голоса, а самых неугомонных, разбушевавшихся гостей женщины кулаками под бока: «Слушай, вон Иван сейчас про травицу, что с братиком сестрица».
