— Там, в России, я думаю, вам все равно придется держать экзамены.
— А-а… — ответил он неопределенно.
Он, повидимому, надеялся и в Советском Союзе получить диплом за «хорошие манеры и элегантный костюм».
Вечером мы с товарищами были уже на левом берегу Прута. Потом время полетело для меня со стремительной быстротой. Год в институте в советском Кишиневе, три года и восемь месяцев на фронтах Великой Отечественной войны, служба в оккупационных войсках в Германии, Московский педагогический институт. Много старых знакомых повстречал я за это время, но о судьбе Андрея Михайловича Сэкултеца не знал ничего. Да, по правде говоря, и забыл о нем. И только получив назначение во Флорены, я встретился с ним, как с директором школы.
Андрей Михайлович принял меня довольно тепло. Предоставил комнату в школе. Отрекомендовал учителям, как своего старого приятеля. Но настоящего сближения между нами не произошло, как и в студенческие годы. Когда я его спросил, чем он занимался все то время, что мы не виделись, Андрей Михайлович с некоторой досадой махнул рукой:
— Длинная и неинтересная история!
Любопытно, где он был в годы войны.
После уроков я оставляю четырех учеников седьмого класса. Среди них Григораш Штефэнукэ и Сайду, сын Андраника Ники, того самого, который жалел свою бывшую лошадь и потому так плохо пахал.
Дети явно недовольны. Стоят, опустив глаза, порой поглядывая на меня исподлобья, как волчата. Их товарищи теперь уже свободны, играют в свое удовольствие. Только они… Привязался к ним Степан Антонович, неизвестно почему.
У всех четырех одна и та же беда: они путают прилагательное с наречием. Вчера я целый час промучился с ними. Урок был потерян для всего класса. А это недопустимо. И вот сегодня я решил позаниматься с ними отдельно.
— Степан Антонович, я хочу есть, — ноет Григораш.
— Ничего, потерпишь еще часок. — Я знаю, что это только повод убежать скорей из школы.
Единственный, кто беспокоит меня, это Санду Ника. Мальчик очень грустен. Он ни на что не жалуется и молча смотрит в окно. Но я чувствую, что его что-то гнетет. Может быть, у него опять дома неладно? Мачеха!
Я заново объясняю ребятам правило. Привожу множество примеров. И все-таки замечаю, что мои объяснения плохо доходят. Тогда я демонстрирую им то же правило на молдавском языке. Пишу на доске: «Ом харник. А лукра харник»[6]. Первым поднимает Руку Санду. Он сразу отличает прилагательное от наречия. Толково объясняет разницу.
