«Неужели нашли? Так быстро? Или помог кто?!!»
А самое главное — они ведь не тронули Дани, его маленькую птичку?
Все это полыхнуло в сознании подобно молнии — и тут же угасло. Потому что он услышал ее охрипший от волнения голос.
— Аламар… это я. Не надо, это всего лишь я. Твоя… жена.
Хлыст рассыпался горячими искрами, пахнуло горелым. Кажется, Дани что-то пробурчала, затем послышалось, как она чем-то хлопает по полу.
— Ты подожжешь дом Лилиан, — наконец сказала она, и Аламар смутился.
— Я подумал, что это кто-то… чужой, — ответил, наслаждаясь тем, что слышит ее голос.
По телу стремительно разливалось тепло. И наконец пришло осознание — боги, как же ему не хватало Дани!
Понимая, что теряет всякую способность рассуждать и думать, Аламар шагнул на голос, вытягивая вперед руку, нащупал горячее плечо под тонкой тканью, а потом, скользя по гибкой, узкой спине пальцами, отмечая каждый позвонок, опустился на колени и прижался щекой к плоскому пока что животу.
— Прости меня, маленькая. За все прости. Видишь, я знаю, что тебе будет лучше без меня, но ничего не могу с собой сделать. Мне только умереть осталось, чтобы ты стала свободна.
Он ощутил, как ладонь Дани опустилась ему на голову, и замер, сходя с ума от этой незатейливой ласки.
— Я слышала, что ты говорил Эльвину, — произнесла Дани, — это правда? Это действительно было так?
— Ты подслушивала, — беззлобно заметил Аламар, — и где только научилась? То, что я говорил, не предназначалось для твоих ушей, маленькая.
Данивьен ничего не ответила, зашуршала чем-то едва слышно, и он с замиранием сердца понял, что шелковое одеяние соскользнуло с ее плеч, и теперь держится только на его руке.
— Что ты делаешь, Дани? — он отпрянул, — помоги лучше повязку найти. Не нужно тебе… видеть все это.
— Молчи. Не говори сейчас ничего.
Их разделяла только грубоватая мягкая ткань пижамы, и он поймал себя на том, что, наплевав на всякий здравый смысл, прижимает здоровой рукой к себе горячее тело.
Потом она отстранилась — но исключительно для того, чтобы подтолкнуть к кровати. Да что ж это такое?
Он должен был ее прогнать, пусть даже грубо — но прогнать.
Она должна была уйти, забыть и вычеркнуть из своей жизни раз и навсегда.
Но… жажда грызла изнутри, словно оголодавшие крысы. Жажда ощущать бархатную кожу, пропускать меж пальцев шелк волос, пробовать на вкус ее мягкие, податливые губы, чтобы потом спуститься ниже, к потяжелевшей, налитой груди.
Не говоря ни слова, Дани опустилась на его колени и дернула завязки штанов.
