— Абсолютно без понятия. Может быть, ему чего-то не хватило…
С недоумением посмотрев на часы, она озабоченно произнесла:
— Но уже седьмой час, он не мог снова поехать в магазин!
— Возможно, у него какие-то другие дела.
— Уехать вот так, даже не сказав нам «до свидания»?
— Ну что мне тебе об этом сказать? Он не должен перед нами отчитываться…
Они продолжали его ждать. Прошли минуты, а затем и часы.
Вечером он так и не вернулся.
На следующее утро, в то же время, как и в предыдущие дни, Людовик потягивал свой кофе в кухне. Он устраивал себе перерывы между глотками, быстро вращая на блюдце чашечку из голубого фарфора. Матильда смотрела на чашечку так, будто та была здесь центром тяжести, опасаясь, как бы Людовик ее нечаянно не разбил таким обращением.
Вассеры не сделали ему никакого замечания за странное поведение вчера вечером. Напротив, Матильда похвалила его за уже сделанную работу. Он вежливо поблагодарил, но снова сделался молчаливым.
Когда он снова принялся за работу, не было еще и 8:15. Людовик объяснил, что в течение дня ему обязательно нужно кое-что купить. Франсуа дал ему чек с датой и подписью, попросив тщательно сохранить все накладные. «Для моих расчетов», — добавил он, опасаясь, как бы тот не решил, что ему не доверяют.
Затем они видели Людовика только во время курительных перерывов. Что касается Матильды, большую часть времени она провела в мастерской, где приступила к первой картине, которая должна была стать частью большой серии. Там можно было увидеть нескладный мужской силуэт на сине-голубом фоне. Это было нечто среднее между фигуративизмом[7] и абстрактной живописью, но разительно отличалось от всего, что Матильд делала до этого.
Матильда позволяла Франсуа смотреть на свои работы, даже когда те не были еще закончены. Он неплохо разбирался в живописи, а она жаждала его советов. Всю предыдущую жизнь она судила работы других, что развило в ней требовательность, зачастую достаточно суровую. Матильда хорошо знала пределы своего мастерства и ненавидела заниматься дилетантством.
— Что ты об этом думаешь?
Он подошел к мольберту, чтобы как следует разглядеть все подробности: сине-голубой цвет, который издали казался ему однородным, на самом деле был составлен из бесконечного множества оттенков, а центральная фигура оказалась состоящей из множества серых штрихов, которые смешивались друг с другом, будто нити в клубке шерсти.
— Хорошо. Очень хорошо.
— Ты это говоришь не для того, чтобы доставить мне удовольствие?
