— Что, в каждую страну откуда-то завозят?
— С точностью до наоборот. Отдельная человеческая нация со своим языком и культурой образуются там, где есть такое дерево. Вокруг него, так сказать.
Но с другой стороны, все Деревья Жизни - это одно и то же дерево.
— А кто такая великая богиня? Только не говори, пожалуйста, что это одна из ипостасей Дерева Жизни.
Митра засмеялся.
— Узнаешь вечером, - сказал он. - Обещаю, что впечатление будет сильным.
Я почувствовал тревогу, но решил не поддаваться ей.
— Все же я не понимаю, - сказал я, - зачем тайному обществу людей, которое контролирует все социальные лифты, работать на вампиров? Зачем им вообще работать на кого-то, кроме самих себя?
— Я же сказал. Мы читаем в их душах.
— Да ладно тебе. Одна варфоломеевская ночь, и никто ничего больше не читает. Если халдеи настолько серьезные люди, что могут контролировать весь этот ядерно-финансовый бардак, зачем им ухаживать за каким-то Деревом Жизни?
Люди в наше время очень прагматичны. И чем выше они поднимаются на своих социальных лифтах, тем они прагматичнее. Уважение к традиции сегодня не мотивация.
Митра вздохнул.
— Ты все понимаешь верно, - сказал он. - Но верхушка человечества оберегает Дерево Жизни именно из прагматизма.
— Почему?
— Прагматизм - это ориентация на практическое достижение цели. Если цель отсутствует, ни о каком прагматизме нельзя говорить. А цель перед людьми появляются именно благодаря Дереву Жизни.
— Каким образом?
— Это тебе расскажет Энлиль Маратович.
— Хорошо, - сказал я. - А что такое баблос? Можешь хотя бы это сказать?
Митра страдальчески наморщился.
— К Энлилю! - прокричал он и замахал руками, словно отбиваясь от стаи летучих мышей.
На нас покосился водитель - видимо, услышал что-то сквозь перегородку или увидел движение. Я повернулся к окну.
За обочиной мелькали блочные восемнадцатиэтажки спальных районов, последние постройки советской эпохи. Я пришел в мир на самом ее закате. Я был слишком мал, чтобы понимать происходящее, но помнил звуки и краски того времени. Советская власть возвела эти дома, завезла в них людей, а потом вдруг взяла и кончилась. Было в этом какое-то тихое "прости".
Странным, однако, казалось вот что - эпоха кончилась, а люди, которые в ней жили, остались на месте, в бетонных ячейках своих советских домов.
Порвались только невидимые нити, соединявшие их в одно целое. А потом, после нескольких лет невесомости, натянулись по-другому. И мир стал совершенно другим - хотя ни один научный прибор не мог бы засечь этих нитей. Было в этом что-то умопомрачительное. Если прямо на моих глазах могли происходить такие вещи, стоило ли удивляться словам Митры?
