Для лапши с творогом и шкварками тесто нужно не резать, а раздирать неправильными кусочками величиной с марку. Я накрошила сала и поставила на огонь: ведь нужно время, чтобы оно зарумянилось и превратилось в шкварки. Мелкие кубики сала возмущенно шипели, вскакивали друг на дружку, как будто играли в чехарду. Потом, когда сало немного растопилось, они спокойненько разместились в сковородке рядком и уже не шипели злобно, а тихонько журчали. На кухне приятно запахло обедом.
Только я отварила первую порцию лапши, как пришла Тантика. Я даже покраснела в ожидании — что-то она скажет?
— Что здесь происходит? — спросила она, с удовольствием принюхиваясь.
И сразу прошла в комнату, чтобы переодеться. Приходя домой, она тотчас переодевается, надевает какое-нибудь старенькое платьишко. «Тому, у кого жалованье маленькое, надо беречь одежду», — часто говорит она. На столике в комнате лежала моя тетрадка для замечаний — я положила ее туда, как только пришла. Если я получаю замечание, первая моя забота — как можно скорее показать его, чтобы не думали, будто я скрываю. Раз уж получила, то чем скорей пройдешь через все, тем лучше.
Тантика вернулась на кухню в том же платье, что и пришла, — как видно, сперва прочитала замечание. Губы у нее стали совсем узкие.
— Теперь ясно, откуда такое усердие, — проговорила она язвительно. — Подлизываешься, чтобы за замечание не попало.
Я стояла с дуршлагом в руке и смотрела на Тантику. В дуршлаге трепетала лапша. Прямо над плитой было маленькое окошко, выходившее в вентиляционный колодец. Я открыла его загодя, чтобы пар поскорей выходил из кухни. И вдруг через это оконце я вышвырнула лапшу. Дуршлаг взлетел у меня словно сам собой, словно теннисная ракетка, и первая порция лапши так целиком и выплеснулась из нее. Я слышала даже странный звук, с каким она плюхнулась на дно дворика. Две-три лапшинки остались все-таки в дуршлаге, но я собрала их пальцами и швырнула вслед за остальными. Вот уж обрадуются крысы! Ну, а если там нет крыс, лежать моей лапше нетронутой до скончания века.
Я подхватила пальто — оно лежало тут же, в кухне, на табуретке, я даже не повесила его, придя домой, так обрадовалась, что надумала приготовить обед, — и вылетела из дому. Даже на лестнице меня сопровождал запах подгоревшего сала.
Ни разу еще я не была в больнице, где работает мама. Но нашла без труда и только удивилась, какая больница красивая. Здание стояло, прислонясь к склону горы, уютно окруженное лесом, и выглядело так естественно и по-домашнему, как будто высилось там всегда. А между тем оно новое, мама говорила мне, да это и так видно. Оно девятиэтажное, а окон невозможно сосчитать, пожалуй, это и не окна, потому что каждый этаж чуть не сплошь из стекла. И всюду, всюду цветы. Через все здание насквозь отчетливо видны высящиеся позади горы. Здесь, должно быть, приятно жить. Нетрудно поверить, что маме здесь лучше, чем дома. Она никогда этого не говорила, просто мне вдруг так подумалось.
